Провожать хозяина до калитки и встречать с работы, как бы поздно он ни возвращался, Суан считал своей обязанностью. Вот и сейчас, добежав до ограды, пес еще долго глядел ему вслед, пока Ариф-абы не завернул за почту.

Дорожно-эксплуатационное управление, или ДЭУ, где работал Камалов, находилось почти на краю села, у самой железной дороги. Потому выходил он на работу загодя и любил не спеша пройтись к своему «производству». Сегодня, сворачивая с улицы на улицу, порадовался, что «грейдерные» дороги поселка, которые поправлял прошлой весной, были еще в хорошем состоянии.

Давно, когда он был еще молодым и эти улицы только начинали приводить в порядок, обиделся однажды на безусого Темиркана:

— Друг, а полгода с поселковых улиц не выпускаешь. Другие тянут дороги к колхозам и совхозам, у них там и кубометры и километры, а тут все крутись вдоль палисадников…

Темиркан в ответ как-то странно глянул на приятеля и сказал:

— Не ожидал, Ариф, от тебя — кубометры… километры. Ты что ж, хочешь, чтоб улицы Хлебодаровки после первого дождя по кюветам расползлись?

Правильный мужик Темиркан, не зря его то парторгом избирают, то в постройком. Сказал, как отрезал, и не возразишь. С неделю Камалов не показывался на глаза механику. Стыдно было. А теперь, уже много лет, все грейдерные работы внутри поселка за Арифом-абы.

Мысли от той давней размолвки с Темирканом вновь перекинулись к субботе, к баньке.

Да, всю жизнь мечтал о сыне, а теперь вот он, есть. Да какой парень! Ну, сказать сын не совсем точно, зять остается зятем. Но разве, когда молодожены приходят к ним в гости, не говорит он: «Садись, сынок…», приглашая на самое почетное место за столом.

Да ведь и не скажешь по-другому, когда зять все время твердит: отец да отец.

Честно говоря, беспокоился Ариф-абы за дочерей, Нафису и Анису, с учебой у них не особенно ладилось, но десятилетку все же одолели. Пока девочки учились в школе, много дел там переделал Ариф-абы: чинил и красил кровельную крышу, несколько раз перекладывал печи, стеклил оранжерею, причем делал все это с большим желанием, охотой. В два этажа, кирпичная, с высокими потолками школа нравилась Камалову, и он часто вспоминал свою — покосившийся домик в татарском ауле, где даже вывески «Школа» не было. Часто бывая в школе, он видел, что оканчивают ее и более безнадежные ученики, чем его дочери, а уж как свои учились, он-то знал. Иногда Ариф-абы жалел, что не устроил девочек сразу после восьмого класса ученицами в трикотажное ателье, может, быстрее бы повзрослели?

После школы с таким аттестатом о поступлении даже в самый захудалый техникум не могло быть и речи. А как начали искать работу, пошли слезы. «Туда не пойдем, сюда не пойдем, там пыльно, там грязно, там тяжело, там далеко». И словно щитом прикрывались: «Зря, что ли, мы среднее образование получали!»

Однажды Ариф-абы не выдержал и резко сказал: «По такой учебе, по совести говоря, вас из класса седьмого следовало бы выгнать».

Вот слез-то было. И жена в голос: «На своих детей так говоришь, а уж что чужие… неужто наши хуже других?»

Неделю не разговаривала, и спал Ариф-абы один на сеновале.

Мать, как клушка, хлопотала, бегала, видимо, пошло в ход и доброе имя Арифа-абы, ведь уже который год на районной Доске почета висит его портрет (правда, без усов), и правительственные награды он за труд имеет. Устроила Гюльнафис-апа Анису и Нафису в статуправление. Место, правда, не денежное, но зато не пыльное. Года два Ариф-абы все допытывался у дочерей, какой же они там статистикой занимаются и в чем заключается их работа, но, так и не добившись вразумительного ответа, отступился и больше о работе не расспрашивал.

Счет деньгам в доме вела Гюльнафис-апа, хозяйкой она была толковой, и Ариф-абы не имел привычки спрашивать, как иные мужья, куда, зачем и сколько истрачено.