На мгновение она встретила его серьезный взгляд. Ее захлестнула волна чувств. Она не могла говорить, и только протянула руку к его руке, и на мгновение их руки соприкоснулись.

Изложить свой символ веры Кристине-Альберте пришлось уже в студии, после того как они вернулись туда и отпустили Всеобщую Тетушку. Но даже и тогда приступили они к этому не сразу. Дивайзис прохаживался по студии, рассматривая рисунки Гарольда. И определил по ним характер Гарольда с удивительной верностью, решила Кристина-Альберта. Его заинтересовала Фей.

— А миссис Крам какая? — спросил он. — Покажите мне что-нибудь ее личное. Что-нибудь, в чем бы она выражалась.

Кристине-Альберте было очень приятно думать, что он с нею так робок. Ей это казалось признанием их равенства. Он ее уважал, а ей так хотелось, чтобы он ее уважал!

Наконец он бросил якорь в ярко-размалеванном кресле у газового камина; и Кристина-Альберта, попорхав по комнате, встала перед камином, широко расставив стройные ноги и заложив руки за спину, в позе, которая глубоко шокировала бы ее предков женского пола на много поколений в глубь веков. Но Дивайзис шокирован не был. Ему становилось все интереснее и интереснее наблюдать за ней, он откинулся в кресле и смотрел на нее с живым восхищением. В подавляющем большинстве мы привыкаем к нашим дочерям мало-помалу, и когда они вырастают, легко выдерживаем тяжесть заключенного в них чуда, как Милон — тяжесть быка, которого взвалил на плечи впервые еще маленьким теленком. Не так уж часто мужчина внезапно обретает неизвестную дочь двадцати одного года.

Она сказала, что в метафизике особенно не разбирается; она материалистка.

— Никаких молитв у колен мамочки? Религия мамочки и папочки? Школьные молитвы и наставления? Церковь или молельня?

— По-моему, все это смывалось и выцветало сразу же.

— И никакого страха перед адом? Все мое поколение прошло через страх перед адом.

— Ни малейшего, — ответствовал Новый Век.

— Но… тоска по Богу по ночам?

Кристина-Альберта помолчала.

— Да, бывает, — сказала она затем. — Бывает, что и нахлынет. Не знаю, насколько это важно, да и важно ли вообще.

— Это, — медленно сказал Дивайзис, — связано с желанием быть чем-то бОльшим, чем просто жалким червем… с отвращением к низости… и тому подобным.

— Да. Вы знаете об этом больше?

Как ни странно, он не ответил.

— А как вы видите себя по отношению ко всему человечеству… и животным… и звездам? Какое чувство долга живет в вас? По какой вы думаете идти дороге?

— Хм, — сказала Кристина-Альберта. Она считает себя коммунисткой, сказал она, хотя в партии не состоит. Но знакома с теми, кто в ней состоит. Она произнесла несколько лозунгов: «материалистическое понятие об истории» и так далее. Он сказал, что не понимает, и задал несколько вопросов, которые вызвали у нее раздражение. Она мыслила совсем по-другому. Сперва она не осознала, насколько различна их фразеология. Это становилось все очевиднее, пока они говорили. Казалось, он не находил достаточно похвал для идеи коммунизма, разве не была она совершенно сходной с его собственной идеей быть частью чего-то большего в жизни? Однако для практики коммунизма он не находил сказать ничего, кроме самого скверного. Марксистский коммунизм, сказал он, не несет в себе ничего конструктивного. Всего лишь отдушина. В нем нет идеи, нет плана. Кристина-Альберта была вынуждена защищаться.

— Восторженное отношение к идеальному коммунистическому государству далеко не так важно, как вопрос о конкретной коммунистической тактике в разлагающемся обществе, — продекламировала она почти официальным тоном.