Тут верх на время взяла склонность Кристины-Альберты к абстрактным размышлениям. Что происходите ногами, когда их прячут и никогда на них не смотрят, не подбодряют? Они хиреют, становятся странными, землисто белыми, кривыми и боятся света? А тогда ты по-настоящему погребешь свое тело и забудешь о нем, и от тебя останется только торчащая наружу голова, болтающиеся кисти рук да ступни со спрятанными, изуродованными пальцами; и ты будешь гулять от еды до еды, кататься в шарабане, чтобы увидеть то, что видят все, и почувствовать то, что чувствуют все; и будешь играть по правилам и следуя примерам, подходящим для твоего возраста и энергии, и все больше и больше раскладывать пасьянсы, пока не приготовишься к тому, чтобы в последний раз укрыть себя и умереть. Увертывание! А сколько хлопот они причинили, родившись! Хлопоты, мораль, браки и все, что требовалось, прежде чем эти пустые жизни будут забыты.

Одни увертки, и жизнь, запечатленная в этих «Тэтлерах» и «Скетчах», состояла из точно таких же уверток. Точно таких же. Все эти фотографии выставляющих себя напоказ красоток — продающихся актрис и дочерей, которых предстоит продать, — смотрят на тебя с твоим же вопросом в глаза: «И это — Жизнь?» Бесчисленные фотографии леди Дианы Такой-то и леди Марджори Такой-то, и мистера Имярека, друга герцога Йоркского или герцогини Шонтс на собачьей выставке, на лошадиной выставке, на скачках, на открытии чего-то августейшими особами и на прочем неизбежно намекали на неотвязные сомнения, на потребность в вечных разуверениях. Фотографии играющих в теннис и другие подвижные игры были поживее, но и они, если вглядеться, не были свободны от уверток. Увертки.

Увертки. Кристина-Альберта листала старые номера «Скетча», не глядя на мелькающие перед ее глазами иллюстрации.

Чем была та Жизнь, от которой и она, и эти люди, и все-все увертывались с помощью игр, шуток, собраний, церемоний, тщательного игнорирования и скрытности? Чем было то великое снаружи, то нечто вроде огромного, ужасного, манящего и властного черного чудовища вне огней, вне движений и внешностей, что звало ее и бросало ей вызов: приди!

Этого зова, пожалуй, можно избежать, раскладывая пасьянсы, играя в игры. Его можно избежать, живя по правилам и обычаям. Во всяком случае, людям это, кажется, удается. Возможно, настанет время, когда этот призыв к Кристине-Альберте быть Кристиной-Альбертой до самого дна и выполнить свой таинственный долг перед этим колоссальным Некто за огнями перестанет портить ей жизнь. Прежде она думала, что ценой определенной бесшабашности и насилия над собой она сумеет проложить себе путь на этот зов. Теперь она уже занималась любовью. Во всяком случае, от этого она не стала увертываться. Но имеет ли это такое значение, которое прежде она ему придавала? Она и ее приятели и приятельницы затевали отчаянные игры с сырьем любви в мире, где двойной звездой сияли доктор Мари Стоупс и Д. Г. Лоренс, а это было чем-то, через что ты проходила… и оставалась совсем такой же, какой была прежде. Пожалуй, чуть более беспокойной, но и только. И ты осталась, как была прежде, лицом к лицу с неразрешимым мраком и тем таинственным, угнетающим, необоримым зовом вырваться из всего этого, чтобы жить и умереть по-настоящему.

Она занималась любовью… Странно это было…

Эти увертливые люди следят, следят за ней, может быть, читают ее мысли, проникают в нее…

Кристина-Альберта закрыла свой номер «Скетча» почти с хлопком и вышла из гостиной с безмятежным лицом.