Как, без сомнения, чудесно, как удивительно открыть, что ты вовсе не маленький вдовец владелицы прачечной, бесцельно коротающий жизнь, но Владыка Всего Мира, однако для добросовестного человека, стремящегося поступать как должно, открытие это чревато грызущей тревогой и гнетущим волнением. И вначале только естественно, что такая знаменательная, ослепительная идея несколько оглушит и смутит. Эта мысль также несла с собой освобождение и возвеличивание. Для целей, пока неясных, он был заключен, будто лев в клетке, в этой стесненной и неинтересной жизни Примби. Его воображение бунтовало против финальности такого существования; некий глубинный инстинкт подсказывал ему, что эта его жизнь — лишь иллюзия; в мгновения грез и порой в миг между сном и пробуждением вдруг проглядывали свет и цель за пределами видимой реальности. И вот внезапно будто распахнулись врата, будто откинули занавес, этот свет хлынул на него ослепительным потоком. Нет, его жизнь не единственная, начинающаяся, кончающаяся и забытая, как пустая песенка! Его существование уподоблялось золотой нити, которая сверкала, исчезала и вновь появлялась в бесконечной ткани бытия и была воткана в нее с целью. В прошлом он был Поргом в городе Клеб, и он был Саргоном и Валтасаром. Многими другими был он, но память о них все еще спала под темными водами забвения. Но память о Саргоне сияла ярко. Это его саргоновское «я» вернулось, а не какое-то другое из прочих его «я».

По некой причине, пока остающейся тайной, Сила, управлявшая его жизнью, призвала его вновь стать Саргоном в нынешнем, огромном, раздираемом враждой мире. Саргон начал жизнь смиренно, брошенным младенцем, и поднялся к вершине, восстановив и расширив подвластную ему империю, самую могучую из всех, какие до этого знал древний мир. Некие способности (кха-кха) были явлены Саргоном, вот из-за них-то Сила и призвала его вновь.

Вереницы воспоминаний развертывались в его мозгу. С поразительной уверенностью он воссоздавал свою юность, те далекие дни в Шумере, где Сила вознесла его так высоко. Они были такими яркими и приятными, что уже оттесняли воспоминания о Шерингеме и Вудфорд-Уэллсе, превращая его существование как Примби в тающий мираж. Эти переживания никогда не были ему дороги, он никогда не перебирал их в уме с удовольствием. Но возвращенные ему воспоминания стоили того, чтобы вновь и вновь обращаться к ним. Картины первых лет его жизни, когда он был найденышем, таинственным найденышем при дворе своего предшественника. (Имя этого предшественника он все еще никак не мог вспомнить). Юный Саргон был светловолосым и синеглазым — редкость в смуглом Шумере, а нашли его плывущим по великой реке в камышовой колыбели, скрепленной битумом, и его взял к себе и усыновил правитель края. И еще мальчиком все дивились ему, его удивительной мудрости, способности совершать то, что не дано другим людям, всему тому, что указывало в нем на владыку над людьми. И не то чтобы он обладал большой смекалкой, или сноровкой, или особой физической силой. В этих второстепенных качествах многие вокруг превосходили его — смекалкой и въедливостью памяти, в частности, он уступал Прюму, сыну великого визиря — но он обладал истинной царственной мудростью, недоступной никому из них.

— Истинной царственной мудростью, — произнес мистер Примби-Саргон вслух и больно столкнулся с высоким смуглым джентльменом, поспешавшим от Сент-Джеймсского парка к Сент-Джеймсскому дворцу. — Извините! — воскликнул мистер Примби-Саргон.

— Моя вина, — сказал высокий смуглый джентльмен. — Опаздываю на встречу. — И поспешил дальше.

Странно! Где мистер Примби — или Саргон — уже видел это лицо? Нет ли… какой-нибудь связи с Шерингемом и сверкающим на солнце песком? Но тут все заслонил Шумер, и высокий смуглый джентльмен стал вождем племени, кочующего по пустыни.