Данил почувствовал, как по его спине пробежала холодная волна, как внезапно вспотели корни волос. Сердце учащенно забилось. Мальчик сел в постели и уставился во тьму незрячими глазами.

Шаги достигли кровати и стихли.

— Кто это? — спросил Данил и вздрогнул — так громко и жутко прозвучал его голос в пустой палате. — Я слышал, как вы подошли. Кто вы?

— Сынок, ты не должен волноваться.

— Мама?

— Да. — Мягкая рука легла ему на волосы. — Прошу тебя, говори тише. Нас не должны услышать.

Даня вцепился пальцами в руку матери. Рука была прохладной, будто мама только что пришла с улицы.

— Я знаю, ты ненавидишь отца, — снова заговорила она.

— Это из-за него ты умерла! — воскликнул Даня, чувствуя, что плачет от счастья. — Но ты сейчас здесь! Ты вновь жива?

— Нет, — грустно ответила мама. — Но давай не будем об этом. Я пришла, чтобы сказать тебе…

— Что сказать, мама?

Даня не видел ее лица, но почувствовал, что она улыбается. Когда она опять заговорила, голос ее звучал мягко и нежно:

— Я люблю тебя и не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

— Мама, я хочу быть с тобой!

— Еще не время, милый. Ты должен жить. Ты вырастешь, станешь взрослым мужчиной. Я хочу гордиться тобой. Хочу, чтобы ты стал хорошим человеком.

— Но я хочу быть с тобой!

— Я всегда буду рядом. Обещаю. А сейчас… мне нужно идти.

Данил схватил руку матери и порывисто поднес ее к своим губам.

— Мама, не уходи! Прошу тебя!

— Я должна, сынок. Но я еще вернусь.

— Правда?

— Правда.

— А когда?

— Я не знаю. Это от меня не зависит. Обещай мне, что больше не будешь делать глупостей.

— Я обещаю, мама! Только приходи поскорее!

Даня перестал чувствовать руку матери. Она словно растаяла у него под пальцами, превратилась в дым. Он испугался и хотел заплакать, но в это мгновение нежный голос матери проговорил:

— Ты увидишь много странного и страшного. Но ты не должен бояться. Ты не должен бояться, милый…

Голос матери звучал все тише и тише, пока не затих вдали. Даня хотел вскочить с кровати и броситься за ней вдогонку, но вдруг почувствовал страшную усталость. Он вздохнул и опустил голову на подушку.

«Она еще придет, — подумал он. — Обещала — и придет». Даня почувствовал, как на него наваливается сон, и не стал ему сопротивляться. Засыпая, он улыбался.

…А утром вернулось зрение.

Отец в тот момент сидел на табуретке, рядом с кроватью сына. Поняв, что снова может видеть, Данил не испытал дикой радости, и все же сердце его восторженно забилось.

— Папа, — проговорил он и схватил отца за руку, — я…

— Дурак, — сказал Крушилин, обдав Даню запахом перегара. — Дурак и слабак. Жаль, что похитили ее, а не тебя.

Данил не почувствовал ни обиды, ни возмущения, ни горя. Он вдруг четко осознал, что ненавидит этого человека. Ненавидит до того, что готов его убить. Не сейчас, нет. Потом, когда-нибудь — когда выпадет подходящий случай. Ведь это он — он один! — виноват в том, что мама больше никогда не подойдет к Даниной постели, никогда не погладит его по волосам, не скажет нежных слов…

И сейчас, стаскивая с отца вонючие носки, Данила не чувствовал ничего, кроме отвращения.

— Сынок, никогда не пей днем, — хрипел Крушилин, пристраивая толстую щеку на подушку.

— Да, папа.

Крушилин протянул руку и потрепал Даню по волосам.

— Я люблю тебя, ты знаешь?

— Да, папа, знаю.

Засыпая, отец еще что-то бубнил себе под нос, но Даня уже не слушал.