– Я почему-то догадывался, что эти деньги ты не тронешь. И понимал почему.

– Потому что я не могла обещать тебе будущее.

– Ты даже не старалась!

– Не кричи. Ты не прав. Я старалась. Но ты так устроен: все, что тебе мешало, не нравилось, что ты не мог изменить, ты отодвигал в сторону. Ты это предпочитал не замечать. Впрочем, что я объясняю, и так все понятно. – Она вдруг повысила голос, но тотчас же смягчилась. – Извини. Мы уезжаем сегодня из Нью-Йорка. В том, что произошло, – наша с тобой вина. Не его. Обещаешь мне не злиться? Вам ведь нельзя ссориться.

Мужчина промолчал. Женщина помедлила, взяла с кресла меховую накидку и вышла из комнаты.

«Мать была права, и преступным легкомыслием было чувствовать себя победителем в то время, когда соперник не чувствовал себя побежденным!» – Он опустился в глубокое мягкое кресло и замер, не имея ни малейшего желания двигаться.

Cтаринный респектабельный жилой дом, именуемый «Дакота», принял еще одну человеческую тайну.

Потери и приобретения

Сквозняк гулял по ночной квартире, хотя с вечера все окна были тщательно прикрыты. Сквозь сон Варвара Сергеевна услышала какой-то шорох, тихий стук и характерный звук выдвигаемого ящика старого письменного стола. Открыв глаза, она обнаружила, что постель мужа пуста. Накинув халат, Варвара Сергеевна бесшумно прошла в кабинет. Там, за столом, в пижаме сидел Алексей Владимирович. Перед ним на столе лежали какие-то бумаги, папки, портмоне.

– Варя, попроси всех детей собраться на обед в воскресенье.

– Это еще зачем?!

– Попроси, и все.

Варвара Сергеевна посмотрела на мужа. На его щеках был почти кирпичный румянец, глаза блестели, как у человека с высокой температурой. Она не стала спорить, не стала просить вернуться мужа в постель, а только тихонько вышла из кабинета, оставив Алексея Владимировича наедине с его думами.

Большие бирюзовые сережки с массивными лапками были любимым украшением Варвары Сергеевны. «Мелкономенклатурная бирюза» – так говорила о них ее подруга и соседка Жанна. Сама Жанна носила только бриллианты, причем было совсем не важно куда – на рынок с водителем мужа, в Большой театр или в школу за детьми. «Ну-ну, наступили времена, что мы все стали мелкономенклатурными, а то и вовсе…» – Варвара Сергеевна еще раз посмотрела на себя в зеркало, вздохнула и подошла к окну. Там, за широким, почти во всю стену, стеклом застыли Патриаршие пруды. Была зима, но, против обыкновения, огромная фигура Деда Мороза посреди пруда не стояла, разноцветные фонарики развешаны не были, музыка не играла. Через один горели обычные фонари, и в этом полумраке скользили немногочисленные конькобежцы. Глыбы обмерзшего, похожего на плохую соль снега облепили ограду сквера, загородили проезжую часть Малой Бронной и превратили пешеходные тропинки в опасный аттракцион. «Весь город потонул в грязи, зато новая жизнь и свобода. Да на черта она нужна, эта новая жизнь!» – Варвара Сергеевна в сердцах запахнула плотные шторы, зажгла большой югославский торшер и села в кресло. Она ждала мужа с работы и боялась, что услышит от него самое плохое, что мог услышать партийный чиновник высокого ранга в эти смутные времена. «Хоть бы не уволили, хоть бы не уволили!» – Это заклинание она повторяла уже второй месяц.