Из современной физики западный человек узнал, что над жизнью субатомного мира господствует Случай и что законы и предвидение, которыми мы пытаемся руководствоваться, чтобы понять явления повседневной жизни, имеют силу только потому, что выражают приблизительное и среднестатистическое. Неопределенность становится принципиальным критерием в понимании мира: мы знаем, что больше нельзя сказать «в момент X электрон А будет находиться в точке В»: можно лишь сказать, что «в момент X будет наблюдаться некоторая вероятность того, что электрон А окажется в точке В». Мы знаем, что любое наше описание явлений атомарного порядка осуществляется по принципу дополнительности, что одно описание может противоречить другому, причем это не значит, что одно истинно, а другое ложно.

Итак, множественность и равнозначность описаний мира. Верно, что законы причинности рухнули, что над нашими истолкованиями вещей владычествует вероятность, но от этого западную науку не охватывает ужас перед распадом. Мы не можем согласиться с тем, что силу имеют законы вероятности, но можем принять тот факт, что они действуют, говорит Рейхенбах. Неточность и неопределенность — объективное свойство физического мира, но открытие такого поведения микрокосма и признание законов вероятности как единственного средства, с помощью которого его можно познать, должны осмысляться как результат высшего порядка¹⁷.

В этом признании сокрыта та же радость, с какой дзэн признает, что все вещи обманчивы и изменчивы: даосизм называет такое признание словом By.

В культуре, которая скрытым образом оплодотворена такой forma mentis, дзэн нашел себе благодарных слушателей, готовых принять его весть как мифологическую замену критическому познанию. В ней слышится призыв наслаждаться изменчивым в ряде витальных актов, вместо того чтобы принимать его только в качестве холодного методологического критерия. Все это хорошо, но даже когда Запад радостно принимает изменчивое и отвергает законы причинности, которые это изменчивое парализуют, он все — таки не отказывается от попытки переистолковать его с помощью временных законов вероятности и статистики, потому что (пусть даже в этом новом, подвижном значении) порядок и разум, который «различает», — его призвание.

7. О СПОСОБЕ ФОРМООБРАЗОВАНИЯ КАК ОТРАЖЕНИИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ

1. Не так давно одна журналистка, которая всегда нюхом чует колебания ставок на бирже, заметила в разделе светской хроники (который, кстати, не всегда столь объективен, как ей хотелось бы это представить), что скоро, когда нам захочется произнести слово «отчуждение», лучше будет промолчать, потому что оно совершенно вышло из моды и не сходит с языка у любого, кто приобрел последний бестселлер: мысль, мол, совершенно избитая, уже никем не принимаемая в расчет, вошедшая в лексикон современных Бувара и Пекюше. И все же поскольку на культурного человека тот факт, что какое — то слово остается модным или вышло из моды, не должно оказывать никакого влияния, если он использует его как научную категорию, а стремление выяснить, почему все — таки в данном обществе и в данной исторической ситуации это слово вышло из моды, действительно может стать предметом исследования и озабоченности, зададимся вопросом, почему сегодня данный термин употребляется столь часто (кстати, спустя несколько веков после его появления) и не получается ли так, что столь безудержное к нему обращение, умеряя страсть к обличению и превращая ее в привычку, являет собой самый вопиющий и в то же время незаметный пример отчуждения, подобного которому не знавала история — явный и скрытый, как письмо, которое украли и спрятали туда, где никто не подумает его искать.