С той цветистостью и многоречивостью, что так присущи старым воинам, Карл начал свой рассказ и поведал о том, как английские, брабантские и имперские войска под предводительством самого Эдуарда III подошли под стены Камбре и осадили город, предавая все на своем пути огню и мечу; о том, как две армии сошлись под Бюиронфосом, но так и не скрестили мечей: перед самым началом битвы во французский лагерь было доставлено послание сицилийского короля, слывущего весьма искусным астрологом, в котором предсказывалось, что рок обернется против Филиппа Валуа в сражении с англичанами, если вражеским войском будет командовать король Эдуард (и впоследствии это пророчество сбылось в битве при Креси); наконец, о том, как по ходатайству и просьбе мадам Жанны де Валуа, сестры французского короля, было заключено годичное перемирие, скрепленное противоборствующими государями на Эсплешенской равнине.

Ландграф слушал это повествование молча, казалось даже со вниманием, но время от времени вставал и с явным беспокойством подходил к дверям праздничного зала. Однако всякий раз он возвращался на прежнее место, и Карл, прервав себя на мгновение, вновь продолжал свой рассказ, полагая, что такое поведение вполне пристало хозяину, которому надлежит во время празднества самому наблюдать за исполнением своих приказаний и следить за тем, чтобы гости не испытывали недостатка в удовольствиях. Но под конец ландграф, словно забыв о госте, так долго стоял в дверях, что граф Карл, которому наскучило сидеть в ожидании на дубовой скамье, также поднялся с нее и присоединился к другу. На этот раз, когда Карл подошел к двери, через которую в полутемную уединенную комнату лился поток света, ландграф услышал его шаги: не поворачивая головы, хозяин предостерегающе поднял руку. Граф Карл встал на указанное ему место, и рука ландграфа судорожно сжала плечо старого соратника.

В душе Людвига явно происходила какая-то мучительная борьба, но, сколько граф Карл ни всматривался в проносящуюся вихрем перед ним веселую толпу, он не видел ничего, что могло послужить причиной для таких терзаний. Карл, как и подобает истинному другу, обеспокоился: нельзя было не заметить, какую муку претерпевает ландграф. Однако Карл не торопился с расспросами, понимая, что первейший долг дружбы — уважительное отношение к чужим секретам, особенно если с тобой не спешат ими поделиться. Но если людей связывает подлинная искренняя приязнь, то они без слов понимают друг друга. Ландграф, оценив деликатное молчание старого соратника, тяжело вздохнул и, проведя рукой по лбу, после недолгого колебания глухо проговорил, указывая на сына:

— Карл, не кажется ли тебе, что Отон разительно похож на того молодого дворянина, который танцует теперь с его матерью?

Граф Карл содрогнулся. Эти скупые слова ошеломили его подобно молнии, что блеснула в ночном небе прямо над головой путника, заблудившегося в пустыне: лишь на мгновение небесный огонь разрывает ночной мрак, но и этого достаточно, чтобы заметить разверзшуюся впереди пропасть. Как ни любил Карл ландграфа, но сходство юноши и взрослого мужчины было столь велико, что даже понимая всю серьезность своих слов, он не мог не признать:

— В самом деле, Людвиг, они похожи, как родные братья.

Чувствуя, что при этих словах его друг затрепетал всем телом, граф поспешил добавить:

— Но ведь это еще ничего не доказывает!

— Ничего, — глухо отозвался ландграф, — однако мне важно было знать твое мнение. А теперь расскажи, чем закончилась ваша кампания.

И он повел Карла к той же дубовой скамье, где началась их беседа, и более не прерывал его рассказа.