У меня красивые седые волосы.

«Здравствуй», – шепчу я себе.

Но я себя не слышу…

– Ты вспомнил?! Ты узнал?

Видение исчезло.

– Кто убийца?

Я смотрю на руку. Рука дрожит. Во мне нет ненависти к Ленке, ведь, по сути, она такая же, как я: растерянная, несчастная и очень-очень злая. В ней есть сила, но не столько, чтобы простить. Рука дрожит. Мне снова горько. Я стою на перепутье, там, где у меня есть возможность остаться собой. Я понимаю, что Лена, которую здесь зовут Порчей, с радостью закончит дело и мне не придется вымаливать прощение у Ольги. Я приду на Преображенское кладбище, и принцесса улыбнется.

Она добрая – моя душа.

Моя мертвая душа.

Мертвая.

Я заставляю себя вспомнить белый гроб посреди черного двора. И родителей моей принцессы, черных от горя, постаревших, позабывших, что значит радость.

Я вспоминаю. Горечь уходит.

Рука перестает дрожать.

Я поворачиваюсь, долго смотрю на Порчу и ровным голосом говорю:

– Я вспомнил, что ты сделала.

Она отшатнулась, но не испугалась – отшатнулась, чтобы выиграть расстояние для отражения атаки, а когда поняла, что бить не буду, пожала плечами:

– Ты сам принял решение.

– Я не верил, что это возможно.

– И тем не менее решил сделать. – Она рассмеялась. У нее заразительный смех, но то, что она говорит, – пугает. Она – Порча. Нет сомнений. – Ты сожалеешь?

На этот вопрос я знал ответ. Увы.

– Нет, я не сожалею.

– Значит, мы поступили правильно. – Порча смотрит на меня в упор. – Назови убийцу.

– А если откажусь?

– Ты не выйдешь отсюда до тех пор, пока не назовешь имя.

Она не шутит. Она очень серьезна. Она много сделала, чтобы узнать имя, и не отступит. Однако мне нужны гарантии.

– Если назову – выйду?

– Далеко собираешься?

– На Преображенское кладбище.

Порча кивнула с таким видом, словно услышала то, что ожидала, и пообещала:

– Если назовешь – выйдешь.

И я называю все: номер дорогого дома на престижной Пречистенке, подъезд, этаж и квартиру. А напоследок – имя:

– Дьяк-меченосец Лаврич.

И вижу, как твердеет лицо Порчи.

– Ты справишься?

Она долго молчит, потом отвечает:

– Постараюсь.

Но уверенности в ее голосе нет.

Я знал, что так будет, но должен был все рассказать, чтобы не затягивать встречу и не драться. Я рассказал все и ушел.

На залитой лунным светом улице меня ждали человек и желтая машина.

Нет, не сейчас – тогда шел дождь.

Пошлый антураж, частенько сопровождающий кровь, но я не могу изменить то, что случилось. Я рассказываю, как было, а было так: шел дождь. Очень холодный мартовский дождь, мало чем отличающийся от снега. Только тем, что он лил, а не падал…

Шел дождь.

Дождь приблизил вечер: тучи заслонили небо, похоронив под собой хилый закат, мы с Ольгой спрятались на детской площадке и целовались. Страстно целовались.

Как в последний раз.

Это сравнение пришло мне в голову сейчас, а тогда я ни о чем не думал. Мы самозабвенно целовались и, конечно же, не заметили подошедших мужчин. Их было трое. Два здоровенных «быка» и главарь – плотный атлет в темной шапке и темных очках, несмотря на вечер.