И тогда мы имеем дело, с одной стороны, со структурной моделью функционирования знака в процессе потребления, с другой, со структу­рой сообщения, которая прослеживается на всех его уровнях.

II.3.

Рассмотрим первый пункт (а). Очевидно, что когда мы смот­рим на дворец эпохи Возрождения с фасадом из ограненного камня, он представляется нам чем-то большим, чем его архитектоника, про­порции, общий вид фасада; сама бугристая фактура материала, кото­рый так и хочется потрогать, пополняет наше восприятие чем-то таким, что не поддается окончательной и точной формулировке. С этим связана возможность определения структуры произведения в понятиях системы пространственных отношений, воплощенных в данном случае в ограненном камне. Причем анализу подлежит не какой-то отдельный камень, но связи между общей системой про­странственных отношений и фактурой ограненного камня; только учет этих связей поможет в дальнейшем наиболее полно выявить и описать картину структурных зависимостей, обнаруживая, таким об­разом, уникальный код произведения, при том что в принципе отдель­ные камни взаимозаменяемы и какие-то незначительные изменения в фактуре не влияют на характер целого.

86

Однако, разглядывая камень, трогая его, я испытываю непереда­ваемые ощущения, которые составляют часть моего восприятия двор­ца. Уникальность этих восприятий предусматривается самим контекс­том неоднозначного сообщения, которое является авторефлексивным в той мере, в какой я могу считать его формой, обеспечивающей возможность разных индивидуальных восприятий. Но в любом слу­чае произведение искусства интересует семиологию только как сооб­щение-источник и, стало быть, как код-идиолект, как исходный пункт для ряда возможных интерпретирующих выборов: произведение как индивидуальный опыт умопостигаемо, но не исчисляемо,

Следовательно, феномен, который мы позволили себе назвать здесь "эстетической информацией", есть не что иное, как ряд возмож­ных интерпретаций, не улавливаемых никакой теорией коммуника­ции. Семиология и любая эстетика семиологического толка всегда в состоянии сказать, чем может стать произведение, но никогда, чем оно стало. То, чем стало произведение, лучше всего может сказать критика как рассказ об опыте индивидуального прочтения.

II.4.

Переходим ко второму пункту (б). Сказать, что свободное толкование сообщения, обусловленное определенным набором кон­нотаций, связано с наличием в нем каких-то "экспрессивных" зна­ков 66, означает всего лишь сведение вопроса "б" к вопросу "а".

Нам уже известно, что эстетическое сообщение открыто разнооб­разным наслаивающимся друг на друга толкованиям. Вполне представима эстетика, которая дальше такого признания не пойдет, и в какой-нибудь философской эстетике такое утверждение может считаться пределом ее теоретических возможностей. Затем приходит черед лож­ных нормативных эстетик, предписывающих искусству, что и как оно должно делать — отражать, выражать, учить и т. д. 67 Однако, занима­ясь семиотическим анализом эстетического сообщения, следует гово-

66 Разумеется, мы не имеем в виду т н эстетику выражения, но именно эстетики семиотического толка, в которых проблема экспрессивности не находит решения. Например, вся моррисовская эстетика, основываясь на идее иконичности эстетического знака, на том и останавливается Наряду с ук. соч. см. также Труды Ч Морриса по семиотической эстетике в "Nuova Corrente", 4—43.1967. См также Piero Raffa, A vanguardia e realismo, Milano, 1967, в частности последнюю главу, его же Per una fondazione dell'estetica semantica, in "Nuova Corrente" 28—29, 1963, там же A Kaplan Il significato riferitivo nelle arti, и ответ Э. Гаррони "Estetica antispeculativa" ed "estetica semantica", там же, n 34, 1964

67 См нашу статью 11 problema di una definizione generale dell'arte ("Rivista di estetica", май 1963), в которой рассматриваются взгляды Л Парейсона и Д.