– Вам казалось. Вы ведь любите ее? – с самодовольным сочувствием спросил толстяк. Отличный ход. Эдуард, преодолевая себя, кивнул головой.

Толстяк выглядел довольным. Он поднялся и принялся переминаться с ноги на ногу.

– Кое-что вы о ней, конечно, знаете. Кое-что… – Он побренчал мелочью в карманах, потом, увлекаясь, стал размахивать пухлыми розовыми ладонями. – Узнаю ее манеру, я наблюдал за ней. Она преподносит себя частями. Сама себя еще не знает, к тому же кто-то ее запугал, вот и рассказывает одному одно, другому еще что-то и проверяет – как восприняты ее слова, а если лишнего наговорит – сразу пугается. Потому что обманывает. На всякий случай защищается. Врать она умеет, и знает это. Мне она брехала что-то весьма убедительное. И Льюису. И вам тоже, наверное. Не берите в голову. Она не со зла. Она лжет от страха. Ведь она видит, какое впечатление производит на людей, на мужчин в особенности, и сама не понимает, в чем ее власть. Ей кажется, как только они узнают, что она обыкновенная запуганная девчонка, от нее все отвернутся. Отвергнут. У этого страха, конечно же, есть подоплека. Было у нее в детстве что-то неладное…

Эдуард слушал очень внимательно. Как ни банальны были все эти разглагольствования, он чувствовал, что толстяк уловил главное, в чутье ему не откажешь. Ну вот, кое-что выведал, подумал Эдуард. Пора еще подыграть ему. Эдуард, тяжко вздохнув, опустил голову; это сработало.

– Я таких баб встречал. – Тэд махнул рукой. – Правда, они не были так хороши, но комплексовали точно так же. Я как ее увидал, понял – то, что надо. Просто создана для кино. Есть в ней что-то… эти глаза, ей и играть не нужно, крупным планом – говорящий взгляд. Говорящий моей камере. Я знаю, как подсмотреть этот взгляд, как подать его зрителю. Перед камерой она сама правдивость. Ни капли лжи. Зачем? Перед камерой ей некого бояться, камере можно довериться, отдаться ей полностью. Это как в сексе. Она в любой картине будет неплохо смотреться, но мои фильмы сделают ее звездой. Не просто звездой – легендой.

Эдуард поднял голову и взглянул на Тэда. Стиснув пухлые ладошки, тот победно сиял круглой физиономией. Он был сейчас просто отвратителен, странный, слегка помешанный человечек – и страшный… Эдуард испугался за Элен.

– Вы думаете, она этого хочет? – поинтересовался Эдуард, уже не заботясь о теплых нотках в своем голосе, но Ангелини, закусив удила, забыл про всякую осторожность.

– Да она сама не знает, чего хочет. Пока не знает. Но узнает, увидев фильм. Этот или следующий. Она поймет, что настоящая Хелен – на пленке. – Тэд замолчал и сочувствующе посмотрел на Эдуарда. – Не стоит горевать, что она ушла. В общем-то поступок для нее естественный. Ей нелегко было выбирать. Она мечтала стать актрисой, с раннего детства мечтала. Она говорила мне, и я ей верю. Она и сама понимает, это – ее. Ей совсем непросто ощущать свою обреченность, ведение судьбы, если хотите. С годами все может, конечно, измениться.

– Почему?

– Почему! – Тэд состроил нетерпеливую мину. – Она ведь женщина. Рано или поздно она захочет любви, захочет иметь мужа и детей. Сделает карьеру, станет звездой, а потом решит: не в этом счастье. Для счастья, дескать, требуется совсем иное… Бред, конечно, но таковы женщины. Сначала напридумывают с три короба, потом безоглядно верят в собственную выдумку. Вот если вы окажетесь на ее пути в этот момент, как знать, может, вам и повезет. – Он пожал плечами. – Но в конечном итоге, я думаю, вас все же ждет неудача. Ей ничего не нужно, и она сумела это понять. То, что она хочет получить, только я могу дать ей.

– И что же это? Тэд усмехнулся:

– Бессмертие.

Шах и мат, он не сомневается, что поставил мне мат, подумал Эдуард и посмотрел в маленькие глазки, прячущие за стеклами очков торжествующий блеск.