|
Наняли нового управляющего, прошедшего выучку в поместьях барона Филипа Ротшильда. Эдуард подумывал сменить бутылочные этикетки на винах де Шавиньи, с тем чтобы этикетку для партий вин каждого нового урожая разрабатывал какой-нибудь крупный художник, как было заведено у Ротшильда. Но отказался от этой затеи: одно дело – набираться опыта у барона Филипа, другое – беззастенчиво ему подражать. В конце концов, содержимое бутылки важнее этикетки. Через пять лет производство вин выросло по сравнению с довоенным уровнем в два раза, и качество их постоянно улучшалось. В первый же год, как они получили приемлемое вино, он отправил дюжину ящиков на выдержку к старому управляющему и пригласил его на дегустацию. У него на глазах старик старательно понюхал вино, пригубил, подержал во рту. Эдуард ждал.
– Не идеально… – нахмурил брови старик. – Разве бывают идеальные вина? – Годика через четыре, да, тогда, пожалуй… – старик ухмыльнулся, – я бы мог его пить, мсье де Шавиньи. Точно. Без труда. Эдуард обнял его. – Et voila. Je suis content[8]. К средоточию отцовской империи Эдуард подошел с большой осторожностью. Ювелирное дело де Шавиньи по-прежнему не имело себе равных, когда речь шла о качестве драгоценных камней, идущих на украшения, о совершенстве и искусстве их огранки и оправления. В наследство от отца остались четыре главных салона – в Нью-Йорке, Париже, Риме и Лондоне; ни один из них не пострадал от войны, все они располагались на видном месте, и все пришли в упадок по причине запущенности. Отдавая много сил и времени восстановлению домов, Эдуард, однако, первым делом обновил залы. Он пригласил нового художника по интерьерам, Жислен Бельмон-Лаон; на реконструкции салонов де Шавиньн она заработала себе имя. Мадам Бельмон-Лаон благоразумно оставила в неприкосновенности строгое убранство помещений девятнадцатого века, включая витрины и шкафы из красного дерева, но, используя цвета и освещение, ухитрилась придать комнатам современную элегантность. Она обратилась к приглушенным синим тонам и к цвету, получившему впоследствии название «серый де Шавиньи». В холодных аскетических залах драгоценности и серебро смотрелись как нельзя лучше. На пышном приеме по случаю повторного открытия магазина на улице Фобур-Сет-Оноре Эдуард гордо посматривал по сторонам, понимая, однако, что это всего лишь начало. Одно важное свершение за плечами – оборудована блистательная витрина для изделий де Шавиньи. Ему не терпелось расширить дело, перейти к производству других предметов роскоши, которые его конкуренты Картье и Оспри уже успешно освоили. Мир изменился. Де Шавиньи не могли позволить себе ограничиться удовлетворением запросов тех, кто уже богат; следовало принять в расчет и тех, кто только начал обогащаться. Кожаные товары, письменные и курительные принадлежности, столовая посуда – игрушки явно богатых, – украшенные именем и гербом де Шавиньи, Эдуард был уверен, могут пойти по высоким ценам и завоевать куда более широкий рынок сбыта, чем самые непревзойденные драгоценности на свете. Эдуард поручил изучить возможность открытия новых салонов де Шавиньи в Женеве, Милане, Рио-де-Жанейро и в перспективе на Уилширском бульваре в Лос-Анджелесе. Но он знал: чтобы расширить сферу деятельности, необходимо, во-первых, изыскать дополнительные капиталы и, во-вторых, найти гениального ювелира-художника. С капиталами, как он полагал, трудности не возникнут. Французские и швейцарские банкиры де Шавиньи заявили о готовности содействовать расширению деятельности компании. Его главный советник по финансовым вопросам Саймон Шер, молодой англичанин, обучавшийся после окончания Кембриджа в Школе бизнеса Гарвардского университета, настоятельно советовал акционировать компанию. – Если завтра мы выбросим акции де Шавиньи на свободный рынок, – сказал он Эдуарду, – спрос вчетверо превысит предложение. |
