В итоге Эджертон оказался в окружении: позади к нему пробивались чёрные рыцари, плохо сдерживаемые его бриллиантовыми гигантами, по бокам его армию от него отрезали, а прямо в лоб пробивались мы с Романовым, раскидывая остатки английских магов среднего уровня.

Когда до герцога осталось всего ничего — снести буквально несколько вражеских магов и пройти пяток метров, он поднял над собой зеркало Монтесумы и принялся начитывать какое-то заклинание. И почти сразу же я заметил, как в некоторых местах воздух словно начал сгущаться и преломляться, как бывает в жаркий день над горячим асфальтом или в пустыне. Но тут этот эффект наблюдался со всех сторон и в большом объёме. Похоже, Эджертон пытался при помощи Великого артефакта создать какую-то иллюзию или защитное поле.

Чем дольше англичанин начитывал заклинание, тем сильнее проявлялись эффекты, вызываемые зеркалом: пространство начало искривляться, и возникло ощущение, что оно ломается. Казалось, что вокруг нас теперь одни зеркала: кривые, постоянно трескающиеся и осыпающиеся тысячами осколков и вновь появляющиеся из ниоткуда. Волей-неволей пришлось остановиться, потому как в отражениях вокруг я видел как минимум с десяток Эджертонов, и кто из них настоящий — не представлялось возможности узнать.

И чем дольше длилась иллюзия, чем сильнее она меня поглощала, тем труднее мне было разглядеть бабушку, Вильгельма, Дьяниша и остальных участников битвы. Они постепенно теряли свои очертания, становясь прозрачными. Они то исчезали, то появлялись, пробегали мимо, не замечая меня, а иногда вообще проходили сквозь меня. Либо это были отражения, либо я уже находился в каком-то подобии сдвига.

В конце концов все наши воины, как, впрочем, и вражеские, исчезли полностью. Они явно были рядом, но иллюзия, созданная при помощи зеркала Монтесумы, скрыла их от меня. Ну и меня от них тоже — в этом я даже не сомневался.

Теперь я мог видеть лишь Эджертона и, как ни странно, Романова. Впрочем, ничего странного в этом не было — видимо, связь, наложенная на нас с Александром Петровичем при помощи мощнейшего заклятия магии крови, была слишком сильна. И это радовало. Но разумеется, только меня и кесаря. У англичанина лицо было крайне недовольное и удивлённое — не ожидал он такого поворота.

Постепенно все зеркала вокруг рассыпались, и мы оказались в каком-то странном месте, отдалённо похожем на поле боя. Та же трава и земля под ногами, только ни души вокруг, кроме нас троих, низко нависающее небо в густых облаках и туман. Он окружал нас высокой стеной, словно забор, уходящий к самому небу, и ограничивал наше поле боя размерами примерно сто на сто метров.

— Неплохая иллюзия, — произнёс Романов, прочертив своим мечом в воздухе пару линий. — Но деваться нам некуда, придётся добивать его здесь.

Голос кесаря показался мне странным — будто Александр Петрович говорил с большим трудом. Да и выглядел он так, словно уже два дня дрался без перерыва: лицо было бледным, даже, скорее, серым, осунувшимся, глаза впали и выглядели потухшими.

— Что с Вами? — спросил я.

— Хреново мне, — ответил кесарь. — Поэтому надо всё делать быстро.

Похоже, Эджертон создал иллюзию, которая не просто скрыла нас ото всех, но и ещё наносила нам с Александром Петровичем немалый урон. И судя по тому, что шапка Мономаха не просто обжигала мне голову, а прямо пылала, защищая меня, этот урон был какой-то совсем уж невероятной силы. Что, впрочем, было неудивительно: всё же зеркало Монтесумы — Великий артефакт, и с его помощью можно не только иллюзии накладывать, но и поражать врага.

И если у меня имелся свой Великий артефакт, чтобы защищать меня от воздействия зеркала, то Романову приходилось рассчитывать лишь на собственные силы да на защитные заклятия и амулеты. А это всё же не то, поэтому вид у кесаря ухудшался прямо на глазах — на Александра Петровича уже было больно смотреть.