— Да, тут не поспоришь, — согласился Эмбри. — Остается радоваться, что большая часть наших союзников здесь — партизаны, а не солдаты регулярной армии, призванные один только Бог знает откуда. Если ты сражаешься за свой собственный дом, то не станешь сдаваться, как только падет Москва.

— Я как-то об этом не подумал, но, пожалуй, ты прав, — ответил Бэгнолл, — даже если твои идеи звучат и не вполне в соответствии с теорией социализма.

— Ты имеешь в виду, что с большим удовольствием станешь сражаться за свою собственность? Ну, я не стыжусь того, что являюсь, как и все мои предки, приверженцем консервативной партии, — заявил Эмбри. — Ладно, Джордж, ты не хочешь, чтобы русские и фрицы сцепились между собой. Но ты сказал, что видишь две проблемы. Насчет первой все ясно. Какая вторая?

— После рейда на аванпост ящеров я не испытываю ни малейшего желания принимать участие в наземных сражениях, — ответил Бэгнолл. — А вы?

— Ну, должен признать, что если бы меня поставили перед выбором между очередной стычкой и койкой с официанткой из Дувра, которую мы все знаем, я бы предпочел Сильвию, — рассудительно произнес Эмбри. — Однако я считаю, что мы делаем здесь полезную работу. Я чувствовал бы себя гораздо хуже из-за того, что не закинул за плечо верную винтовку и не отправился умирать за Святую Мать Россию.

— Конечно, — согласился Бэгнолл. — Не давать немцам и русским вцепиться друг другу в глотку — далеко не худший вклад в общее дело здесь, в Пскове.

Послышался рев низколетящих самолетов ящеров. Зенитки — в основном, немецкие — открыли по ним огонь. Вокруг раздавался такой грохот, что он пробивался сквозь толстые каменные стены. Ни одна из зениток не стояла поблизости от старой псковской крепости. Впрочем, зенитный огонь не мешал ящерам наносить прицельные удары по любому объекту, который противовоздушная артиллерия пыталась защитить. Бэгнолл в очередной раз обрадовался тому, что они стараются не привлекать внимание ящеров к крепости: быть похороненным под тоннами камня — не слишком приятный способ покинуть сей бренный мир.

Генерал-лейтенант Курт Чилл в сопровождении генерала Александра Германа, одного из старших военачальников партизанской Лесной Республики, важно прошествовал в комнату. Оба выглядели ужасно рассерженными. У них имелось еще больше оснований ненавидеть друг друга, чем у любого из обитателей Пскова: здесь речь шла не о противостоянии Вермахта и Красной армии, а нациста и еврея.

— Ну, джентльмены, в чем теперь причина ваших разногласий? — спросил Бэгнолл, словно стороны не могли договориться о том, какие футбольные команды будут участвовать в финале.

Иногда такой отстраненный тон помогал успокоить рассерженных командиров, пришедших к нему для принятия окончательного решения. Впрочем, бывали случаи, когда возникала необходимость в более жестких мерах.

— Гитлеровский маньяк не желает оказывать мне необходимую поддержку! — вскричал Александр Герман. — Если он не пошлет с нами часть своих людей, левый фланг не выдержит давления. Но разве это его тревожит? Ни в малейшей степени. До тех пор, пока его бесценные войска не страдают, ему наплевать на наш фронт.

Бэгноллу с трудом удавалось следить за быстрой речью Германа, который говорил на идише. Однако идиш очень похож на немецкий, и Чилл без труда его понимал.

— Он глуп, — резко ответил Чилл. — Хочет, чтобы я перебросил часть 122-ого противотанкового батальона в район, где его людям не угрожают танки ящеров. Если я начну разбазаривать свои силы, у меня не останется стратегических резервов.

— У вас есть проклятые 88-е, — возразил Александр Герман.