— Но когда же это случилось?

— Почти сразу после того, как вы ушли.

— И кто же это сделал?

— Мы думали, признаться, что вы.

— Как мило с вашей стороны!

— Просто тогда все встало бы на свои места. Но, насколько я вижу, мы ошиблись. О вашем свидании никто не знал?

— Сами понимаете…

Внезапно вспомнив о Мишель, Франсуа запнулся.

— Вы о ком-то подумали? — насторожился Лакоссад.

— Нет-нет, а Соня ничего не сказала?

— В полубреду она, похоже, обвиняла какого-то молодого человека, а может быть, девушку, — трудно сказать.

— Девушку?

— Как вы думаете, кого она могла иметь в виду?

— Не знаю. Просто не могу себе представить.

— Вы, конечно, врете, Лепито, но это не имеет значения. Ваше молчание говорит куда больше, чем любая история, сочини вы ее, чтоб кого-то выгородить. До скорого.

Легкими шагами спускался Лакоссад по лестнице. Опыт, приобретенный им за время работы в полиции, говорил ему: Франсуа невинен, как выпавший из гнезда птенец.

У последней ступеньки лестницы инспектора караулила бледная, с лихорадочно сверкающими глазами мадам Шерминьяк. Ни слова не говоря, она ухватила полицейского за руку, втащила к себе в комнату и, плотно закрыв дверь, задвинула засов. Лакоссад много повидал за время службы, но такое, надо признать, с ним произошло впервые.

— Садитесь, господин инспектор…

Лакоссад повиновался.

— Хотите капельку ратафии?

— Нет, спасибо.

— Тогда, если позволите, я тоже сяду.

— Прошу вас.

— Господин инспектор, я слышала все, что вы рассказали мсье Лепито.

— Вот как? Вы нас подслушивали?

— Только ради него.

— Ну-ка, ну-ка, объясните, в чем дело.

— Франсуа не любит ту женщину, с которой он виделся в саду!

— Но почему в таком случае…

— Это она заставила его прийти! Хотела посмеяться над его простотой и наивностью! А может, попросить о какой-то услуге… Он так любезен, так услужлив! Во всяком случае, если эта Соня (между нами говоря, такое имя годится только какой-нибудь певичке из кабаре), так вот, если она говорила вам, будто Франсуа ее любит, это наглая ложь!

— Откуда вы знаете?

— Просто его сердце уже занято.

— Вот как?

— Женщиной старше его, но еще красивой и сумевшей сохранить девичью душу, несмотря на вдовство.

— Это, конечно, вы? — прошептал Лакоссад.

— Я, — чуть слышно выдохнула мадам Шерминьяк.

— И вы уверены в его чувствах?

— Я женщина, господин инспектор. Франсуа не осмелился пока объясниться, да и я сама, из вполне понятного целомудрия, не сочла нужным разжигать страсти… И потом, молодой человек беден… а он, наверное, догадывается, что у меня есть кое-какие средства… и это, конечно, мешает ему открыть сердце… Франсуа боится, что его сочтут корыстным…

— Но он же ничего вам не сказал, откуда…

— Ах, это молчание так красноречиво! Вы когда-нибудь любили, господин инспектор?

— Как все, мадам, как все…

— Тогда вы должны понимать, какие муки испытывает Франсуа! Он может умереть!

— Успокойтесь, мадам, еще Маргарита Наваррская писала, что «любовная болезнь убивает лишь тех, кому и так пришло время умирать».

— Я никогда не слыхала об этой даме, но, должно быть, она не очень-то разбиралась в любви!

— История утверждает обратное.