— Лепито просил вашей руки?

— Он не осмеливается, бедняжка. Но поскольку я все-таки немного старше, то, пожалуй, могу себе позволить нарушить правила и сделать первый шаг. Вы согласны со мной?

— Без сомнения. Но выразил ли он свою нежность к вам достаточно ясно?

Вдова слегка смутилась.

— Нет. Франсуа так робок… и не позволяет себе ничего, кроме намеков…

— А может, вы заблуждаетесь?

— Что вы имеете в виду?

— Только то, что все мы бываем склонны принимать желаемое за действительное. На вашем месте, мадам Шерминьяк, я бы хорошенько подумал, прежде чем решиться на столь деликатное объяснение. А кстати, кроме мадам Парнак, к Лепито никто не приходил в гости?

— Да какая-то взбалмошная девица.

— Вы не могли бы мне ее описать?

Вдова выполнила просьбу, и полицейские понимающе переглянулись.

— Благодарю вас, мадам вы нам очень помогли. А теперь прошу прощения, но нам с инспектором еще предстоит большая работа.

Софи Шерминьяк сурово посмотрела на комиссара.

— Я вижу, вы уже стали на сторону Иезавели, потому что она могущественна и несправедливо вознесена, но будьте осторожны, господин комиссар, безвинно пролитая кровь падет на вашу голову, а Бог за все потребует ответа!

И вдова, даже не удостоив полицейских взглядом, гордо удалилась. Шаллан весело подмигнул Лакоссаду.

— Это, наверное, самая живописная часть истории. Старая лошадь совсем потеряла рассудок.

— Каждый из нас немного безумен, — нравоучительно заметил Лакоссад, — просто некоторым удается это скрывать.

— Слушайте, Ансельм, сдается мне, что юная гостья Лепито подозрительно смахивает на Мишель Парнак. Как вы думаете?

— Наверняка она.

— Значит, это Мишель принесла яд.

— С какой целью?

— Тут либо ревность, либо корысть. Она хотела избавиться или от соперницы, или от сонаследницы.

— Но тогда Франсуа — или сообщник, или жертва.

— Вот именно.

Телефонный звонок прозвучал заключительным аккордом этой интересный беседы. Шаллан снял трубку.

— Комиссар Шаллан слушает… А? Что-нибудь новенькое, доктор? Что?! Мы немедленно выезжаем!

Повесив трубку, комиссар повернулся к Лакоссаду.

— Только этого не хватало! — воскликнул он. — Мэтр Парнак отравился у постели своей жены. Он мертв.

Оставив снедаемого угрызениями совести врача размышлять о последствиях, которые сулила ему допущенная слабость, полицейские отправились в комнату мадам Парнак. Та встретила их жалкой улыбкой.

— Похоже, господин комиссар, мы с вами уже никогда не расстанемся.

— Зато мэтр Парнак, судя по всему, покинул нас навсегда, — сухо заметил Шаллан. — Так что же произошло, мадам?

— Это я во всем виновата, — задыхаясь от слез, простонала Соня. — Что за дурацкая мысль пришла мне в голову? Зачем я выпросила у Периньяка флакон с ядом? И какого черта этот идиот согласился?

— Для чего вам был нужен яд?

— Я хотела доказать мужу, что не лгу и что этот Франсуа, которому он так доверял, на самом деле мерзавец! А потом… я хотела разжалобить мужа… думала, этот флакон будет для него своего рода символом моих страданий и смертельной опасности… Знаете, комиссар, мы, женщины, иногда любим, чтобы с нами обращались как с детьми… Вот только…

И она снова разрыдалась, не в силах справиться с горем.