Всегда трудно терять иллюзии, втройне труднее разочаровываться в собственных родителях. Особенно в таких тонких вопросах, как интимная жизнь. Особенно так быстро после их безвременной гибели.

Весь его облик говорил о том, что он находится в состоянии какого-то лихорадочного возбуждения: и то, как он с шумом выдвинул стул из-за стола, и то, как он сидел, чуть сгорбившись и стиснув пальцы, и то, как он смотрел на нее.

— Вы, наверное, сейчас очень злитесь на своего отца? — тихо спросила Анна.

На его лице не дрогнул ни один мускул, он только еще сильнее стиснул челюсти.

Злился — это не то слово. У него словно выбили почву из-под ног. И случилось это в ту секунду, как она открыла дверь.

Анна вновь взяла бокал и допила остатки вина. Он все еще не промолвил ни слова в ответ, только неотрывно смотрел на нее своими глубоко посаженными колючими глазами. Ей стало не по себе. Нет, не так. Ей было неуютно уже довольно давно, вот она и села на табурет, нервно покачивая ногой.

— Вы, наверное, и на меня злитесь? — нарушила молчание Анна.

— Ну а вам как кажется? — едко усмехнулся он. — Ведь отец был женат, а вы даже не любили его.

Анна пожалела о том, что начала эту интригу. Зачем она не сказала правду с самого начала!

Но теперь уже поздно. Теперь на карту поставлено не только спокойствие матери. У нее есть возможность заполучить для матери Тихую заводь, а уж это-то мама заслужила столькими годами самоотречения. Жить ей здесь, может, и не придется, слишком много боли связано с этим местом. Ну так она может продать поместье и обеспечить себе спокойную старость. Запоздавшее вознаграждение за оказанные услуги. Плата за моральные издержки, если можно так выразиться.

И если в плане Анны и была немалая доля личной мести, она этого отрицать не станет. В то же время неловко как-то: она выглядит алчной хищницей. Ведь ее мама никогда такой не была! Поэтому эта роль Анне никак не подходит!

— Вы ошибаетесь, — спокойно сказала она. — Я очень любила Оливера.

Анна сама себе удивлялась: как убедительно она это произнесла! Но, с другой стороны, сколько раз она слышала эти слова от матери! За долгие-то двадцать лет! Анна не могла видеть себя со стороны, но надеялась, что выражение глаз у нее получилось такое же мечтательное, как у матери.

Марк был поражен, с какой искренностью она произнесла эти слова, каким теплым светом наполнились ее большие серо-голубые глаза. Была ли она откровенна? Разумеется, сыграть такое невозможно!

— И вы надеетесь, что я вам поверю? — покачал он головой.

Она гневно сверкнула глазами.

— Не надеюсь. Но вы хотели услышать правду, а это правда.

— Раз вы так говорите… — пожал он плечами. — А когда вы познакомились?

Она, казалось, задумалась.

— Я… Мне тогда было двадцать два года, — неуверенно призналась она наконец.

Господи помилуй, всего двадцать два! А его отцу сколько было? Пятьдесят? Отвратительно.

— А сейчас вам сколько? — бросил он, стараясь отогнать неаппетитные видения: юная девушка отдается стареющему мужчине.

— Двадцать шесть.

— Значит, вы были вместе четыре года, — подытожил он.

— С арифметикой у вас все в порядке, — улыбнулась Анна. — А ведь вы архитектор, как и ваш отец? Я не ошиблась?

— Сын своего отца, — с горькой иронией усмехнулся Марк.

— Во всех отношениях, — подтвердила Анна.

Он насторожился.

— Это что еще за мысли? — глаза его угрожающе сузились.

Она совершенно искренне испугалась и отпрянула, и Марк сообразил, как справедливо выражение: понимать все в меру своей испорченности.