К этому времени Роканнон уже простоял, привязанный к столбу, часов тридцать и страдал не только от болей в затекшем теле, но и от жажды. Ему всегда было трудно обходиться без воды. Он мог очень долго ничего не есть, и в цепях, возможно, продержался бы не меньше, хотя голова у него уже начинала кружиться от усталости; но вот без воды он, пожалуй, выдержит еще, самое большее, один здешний долгий день.

Он был совершенно беспомощен; не мог даже ничего сказать этому Згаме, пригрозить ему или польстить — похоже, любые его слова теперь только подлили бы масла в огонь.

С наступлением темноты, когда языки пламени снова заплясали у него перед глазами и снова сквозь них замаячила бородатая белокожая физиономия озверевшего Згамы, Роканнон постарался мысленно представить себе совсем другое лицо — светловолосого и темнокожего Могиена, которого любил как самого близкого друга, даже, пожалуй, как сына. Ночь все тянулась, костер жарко пылал, и Роканнон стал вспоминать крошку Кьо, маленького фийяна, бесхитростного и хрупкого, как ребенок, странным образом привязавшегося к нему, — отчего это так получилось, Роканнон даже и не пытался понять. Он вспомнил Яхана, воспевающего древних героев Халлана, Йота и Рахо, то ссорившихся, то мирившихся друг с другом, их веселый смех, когда они обихаживали громадных Крылатых; и еще он вспомнил Хальдре — как она расстегнула тогда на шее золотое ожерелье и подала ему. Но ничего изо всех своих сорока предшествующих лет жизни, проведенных в самых различных мирах, не вспоминал он, хотя столько всего узнал за эти долгие годы, столько всего сделал. Нет, теперь все это сгорело, навсегда унесено прочь тем взрывом и этим костром. Ему почудилось вдруг, что он стоит посреди парадного зала в замке Халлан, где на стенах висят гобелены с изображением дерущихся с крылатыми великанами светловолосых людей, а Яхан подносит ему чашу с водой…

— Выпей, Властелин Звезд. Пей же!

И он стал пить.

Глава 5

Отражение двух сестер-лун — Фени и Фели — плясало на поверхности налитой в чашу воды; Яхан снова наполнил чашу и подал Роканнону. Тот выпил. Костер почти догорел, лишь несколько угольев поблескивали во тьме. Огромный зал был погружен во мрак; кое-где на полу лежали пятна лунного света; стояла тишина, только слышалось сопение и храп множества спящих людей.

Яхан осторожно ослабил цепи, опутывавшие Роканнона, и тот всем телом отклонился назад, прислонившись к столбу, — ноги совершенно онемели, он даже стоять без поддержки не мог.

— Внешние ворота всю ночь сторожат, — прошептал ему на ухо Яхан. — И там стража не спит. Но вот утром, когда погонят стадо на пастбище…

— Нет, в лучшем случае завтра вечером. Я не могу бежать, Яхан. Ничего, блефовать я умею. Прицепи-ка цепь так, чтобы я мог на нее опереться, а потом сам смог ее отцепить. Вот здесь цепляй, поближе. — Один из спящих проснулся, сел и зевнул. Яхан ухмыльнулся, сверкнув зубами, и мгновенно пропал из виду, точно растворился во тьме.

На рассвете Роканнон видел, как он вместе с другими пастухами вышел из дворца, одетый в такие же грязные рваные шкуры. Волосы у него были всклокочены и стояли дыбом. К Роканнону снова подошел Згама, снова злобно орал, и было ясно, что этот безумец охотно пожертвовал бы половиной своих стад и половиной своих бесчисленных жен, лишь бы отделаться от этого Странника, от проклятого колдуна, из-за которого попался в ловушку собственной жестокости: тюремщик, как известно, часто становится пленником собственных пленных.