|
Так мы шли, пока она не воскликнула: – Стойте! Здесь снова появился свет. Я думаю, что крыша гробницы, на которой точно такие же росписи, как и на стенах, провалилась. Мы попали в какой то коридор, от которого отходят длинные галереи, спускающиеся вниз. Здесь полным полно летучих мышей. О! Одна из них задела мои волосы. Олаф, я дальше не пойду. Я боюсь летучих мышей больше, чем духов, больше всего на свете. Мне пришлось задуматься. И вдруг у меня мелькнула мысль. За спиной у меня была арфа. Я снял ее с плеча и прошелся по струнам. В этом мрачном месте они зазвучали буйно и печально. И тогда я запел старинную песню, которую мы два или три раза исполняли вместе с Хелиодорой в Византии. В ней рассказывалось о юноше, ищущем свою возлюбленную. Песня исполнялась в два голоса, и возлюбленная отвечала куплетом на куплет. Я привожу только те строки из песни, которые помню, и те, что по своему духу переводятся на английский язык. Я спел первый куплет и стал ждать… Мой свет и рай, Тебя одну Прошу – узнай Мою струну. Судьбу кляня, Не хоронись, Услышь меня И отзовись! Ответа не последовало, и я запел второй куплет, затем подождал снова: Зажгла мне грудь Любовь к тебе, Звездою будь В моей судьбе. Не спорь со мной, Не спорь с Судьбой – Так суждено, Что мы с тобой Навек – одно… И наконец откуда то издалека, снизу, из глубины огромной гробницы донеслись ответные звуки: Любовь свою, Что крепче скал, В чужом краю Ты так искал. Печаль развей, Ко мне приди, Прижми скорей К своей груди. И тогда я отложил арфу в сторону. Долгожданный голос, голос Хелиодоры, звучавший откуда то из стен, спросил: – Это песни мертвого или живого человека? Если живого, то как его зовут? – Живого! – откликнулся я. – И зовут его Олафом, сыном Торвальда, и еще Михаилом. Это имя было дано ему в храме святой Софии в Константинополе, где его глаза впервые увидели Хелиодору, дочь Могаса Египетского, которую он теперь разыскивает. Я услышал звук шагов Хелиодоры, осторожно приближавшихся ко мне, и ее голос произнес: – Позвольте мне увидеть ваше лицо, тот, кто называет себя Олафом, так как мне известно, что в этих часто посещаемых духами и привидениями гробницах можно услышать поддельные голоса. Почему вы прячете свое лицо, вы, называющий себя Олафом? – Потому что с этого лица исчезли глаза, Хелиодора. Ирина лишила меня их из ревности к вам, поклявшись, что они никогда больше не смогут видеть вашу красоту. А вдруг вы не захотите подойти достаточно близко к лишенному глаз мужчине в нищенской одежде? Она смотрела… И я чувствовал этот взгляд. Она заплакала… Я слышал ее рыдания, а затем руки Хелиодоры обвились вокруг моей шеи, а ее губы прижались к моим… Так в конце концов пришла радость, описать которую я не в состоянии, радость возвращенной мечты. Прошло некоторое время, сколько, я не знаю, и наконец я проговорил: – А где же Мартина? Нам пора уходить отсюда. – Мартина? – изумилась она. – Вы имеете в виду фрейлину, что была у Ирины? Она тут? Если так, то в качестве кого она путешествует с вами, Олаф? – В качестве друга, лучше которого еще не было ни у одного мужчины, Хелиодора. – друга, оставшегося верным в его бедах и горестях, спасшего от мучительной смерти, рисковавшего своей жизнью, чтобы помочь ему в его отчаянных поисках. Друга, без которого эти поиски были бы безуспешными. – Тогда Бог наградит ее, Олаф, так как я еще не встречала такую женщину нигде во всем мире и даже не слышала о такой. Госпожа Мартина! Где вы, госпожа Мартина? Трижды прокричала она, и только тогда с большого расстояния послышался ответ: – Я здесь, – голос Мартины звучал с едва заметной зевотой. |
