|
Впоследствии я выяснила, что эта пища приносилась в дар духам мертвых. Я знала, что у наших давно забытых предков был обычай приносить подобные дары, поскольку они в своем неведении полагали, что духи тех, кого они любили, нуждаются в средствах к существованию, которые они имели при жизни. Несомненно, память об этом ритуале все еще существует – по крайней мере, эти дары возлагались до сегодняшнего дня. И, конечно, поскольку было обнаружено, что эти дары не приносятся напрасно, они приносились регулярно, так что я ни в чем не ощущала недостатка. Таким образом я и обитала много месяцев здесь, среди праха давно ушедших, выбираясь наружу и бродя вокруг пирамид только по ночам. Раз или два люди видели меня, когда я осмеливалась выходить на равнину, и я испытывала страшное искушение обратиться к ним с просьбой о помощи. Но они всегда убегали прочь, принимая меня за духа какой нибудь жены фараона. Конечно, говоря по правде, Олаф, это общение с духами – а духи действительно обитают в этих могилах, я своими глазами видела их – так подействовало на мою душу, что я временами чувствовала, будто сама принадлежу к их компании. Но как бы там ни было, я знала, что не проживу долго. Одиночество высасывало из меня жизнь, как сухой песок – воду. Если бы вы не пришли, Олаф, то через несколько недель я бы непременно умерла. Теперь заговорил я, впервые за это время. – И вы желали смерти, Хелиодора? – Нет. До начала войны между Мустафой и моим отцом, Могасом, к нему из Византии пришли вести о том, что Ирина убила вас. Все этому поверили, кроме меня. Я не верила. – Почему, Хелиодора? – Потому что я не чувствовала, что вы умерли. Поэтому то я и боролась за свою жизнь. В противном случае после вашего исчезновения и гибели моего отца в неравном бою мне не оставалось ничего иного, как заколоть не евнуха, а себя. И позднее, в этой гробнице, я поняла, что вы живы. Время от времени меня посещало ощущение утраты других людей, но вас – никогда! А это я должна была бы почувствовать в первую очередь, ибо знайте, что моя душа необычайно чутка к подобным ощущениям. Поэтому только я и жила, хотя и должна была умереть, так как надежда пылала во мне, как в неугасимой лампаде. И вы наконец пришли! Наконец то вы пришли! Глава IV. Халиф Харун На этом месте в моей памяти зияет бездонный провал или стоит одна из тех стен забвения, что казалось, возникли на пути моего повествования. Словно поток, текущий по сверкающей равнине и внезапно ныряющий в недра у края горы и исчезающий здесь из поля зрения человека. Что происходило в этой гробнице после того, как Хелиодора закончила свой рассказ, отправились мы оттуда вместе или же оставляли ее там на некоторое время, как мы ушли из Курны, благодаря ли доброй Судьбе или же своей собственной ловкости мы добрались до Александрии – всего этого я не знаю, ибо эти события начисто стерлись из моей памяти. Насколько я понимаю, они истлели под пеплом времени. Я знаю об этом не больше, чем о том, где и как я существовал между моей жизнью Олафа и моей настоящей жизнью, то есть ничего. Но все же тот путь или поток в конце концов вырывается на поверхность и вновь становится отчетливо видимым. Я снова стоял на палубе «Дианы» в Александрии. Со мной были Мартина и Хелиодора. Лицо Хелиодоры вымазали черной краской, ее одели мальчиком, каких бродячие певцы и фокусники часто включают в свои труппы. Судно было готово к отплытию, и ветер нам благоприятствовал, но все же мы не могли отплыть, пока не получим соответствующего разрешения. Мусульманские галеры крейсировали в бухте и могли потопить нас в случае, если бы мы осмелились поднять якорь без этой бумаги. Помощник капитана отправился на берег со взяткой, а мы ждали, ждали. Наконец капитан Менас, стоявший рядом со мной, прошептал мне на ухо: – Успокойтесь, он возвращается. Все в порядке. Затем я услышал голос помощника: – У меня бумага с печатью! Менас отдал приказ отчаливать. |
