Генри Лайон Олди. Ожидающий на ПерекресткахБездна голодных глаз - 8
Все вы идете к истине различными путями, а я стою на перекрестке и ожидаю вас… Будда Итак, если свет, который в тебе – тьма, то какова же тьма? Евангелие от Матфея …Не листайте эти страницы в тщетной надежде отыскать крохи правды о мире – ибо правды здесь нет, и мира этого нет, а есть лишь боль и память, память и боль. …Не листайте эти страницы, стремясь отвлечь себя чужой ложью о том, что было и чего не было – ибо за ложь эту дорого плачено, дороже, чем за правду, и поздно теперь порицать, утверждать или сомневаться. …Не листайте эти страницы от нечего делать, ибо воистину страшен тот час, когда человеку нечего делать, и идти некуда, и обрыв манит лишь тем, что он – обрыв. …Не читайте написанного, потому что слова – ширма, темница, оковы, в которых бьется недосказанное; и меня не слушайте, когда я кричу вам об этом, потому что и я связан словами, как и все; не слушайте меня, не слушайте, не… И не верьте мне, когда я говорю вам об этом. МИФОТВОРЕЦ Будто в руки взял Молнию, когда во мраке Ты зажег свечу. Басе Идемте, друзья мои; никогда не бывает слишком поздно, чтобы искать новый мир. Теннисон, «Улисс» 1 В Доме было ужасно холодно. Временами мне казалось, что я неправ, и лучше было бы сказать – зябко и сыро – но ознобу, сотрясавшему мое тело, все эти словесные кружева казались глупыми и смешными. И, главное, не меняющими сути. Изредка я протягивал руки к витому подсвечнику, к его бронзовым, позеленевшим от времени розеткам, где покорно истекали черным воском три толстые свечи, и их пламя послушно согревало мои пальцы, подрагивая и колеблясь в выборе собственного цвета – от охры до кармина. Странный тюльпан, напоминавший залитый свежей кровью пергамент, склонился ко мне из вазы и попытался прочесть написанное. Я прикрыл слова ладонью, улыбнулся и пощекотал любопытный цветок кончиком пера. Он обиженно качнулся на упругом стебле и сомкнул лепестки. Тюльпан мерз, как и я. Он был уже очень старый, этот преступно-багровый тюльпан, ему скоро придется умереть, засыпав сморщенными крылышками неведомых бабочек мой стол, и я ничего не мог изменить в реальности срезанной жизни. Реальность – это вообще не моя стихия… Я встал и вышел из комнаты. Почти от самого порога начиналась лестница – сегодня она была узкая и деревянная – и я спустился по ней в нижний зал, слегка касаясь перил и поглаживая приятную на ощупь матовую полировку. Внизу горел камин, и отблески огня метались по оружию, развешанному на массивных, потемневших от времени стенах. Я подошел к креслу с затейливо выгнутыми подлокотниками и принялся разглядывать секиру, висевшую над ним. Лезвие было тонким, непривычно-декоративной формы, но древко охватывали металлические кольца с гравировкой. Вчера вечером здесь висел ковер. Большой такой ковер, в темно-зеленых тонах, и в самом центре орнамента чуть покачивалась кривая сабля в золоченых ножнах. Я отчетливо помнил их – ковер и саблю – потому что никак не мог понять тайну гармонии прямых углов ковра и дуги клинка, и все стоял, смотрел… – Дура, – сказал я секире. |
