- Эй, всех убью!.. Не подходи.

Спирька думал отлежаться, как бывало раньше. Не в первый раз его били насмерть. Но чем дальше, тем делалось ему хуже. Спирька послал за старухой Митревной, которая лечила всю Расстань. Митревна пришла, осмотрела Спирьку и только покачала головой.

- Эк тебя угораздило, Спирька.

- А што?

- Места ведь на тебе живого нет... Точно цепами тебя молотили.

- Около того, баушка... Весь не могу. И поясницу ломит, и крыльца болят, и ноги отнимаются.

- Вот, вот... Больно ты лют драться-то, Спирька.

- Дело такое подошло, баушка.

- Да, дело хорошее... Как еще тебе башку не оторвали напрочь.

Баушка Митревна еще раз осмотрела Спирьку, покачала головой и проговорила:

- Умрешь ты, Спирька.

- Раньше смерти не помру.

- Главная причина, что у тебя повреждена становая жила и все болони нарушены.

Мысль о смерти Спирьку не испугала. Что же, умирать так умирать... Обидным для него было только одно - оставалось неизвестным, от кого он умрет. Били здорово и ольховские мужики и конокрады, - ступай разбирай, которые били сильнее. Сначала Спирька решил, что его окончательно изувечили конокрады, а потом на него напало сомнение. Хорошо тузили и ольховские новоселы.

Спирька лежал в своей избушке совершенно один. В Расстани, и в Ольховке, и в Кульмяковой было уже известно, что он не жилец на белом свете. Приходили проведывать разные мужики, и все жалели Спирьку.

- Беспременно ты помрешь, Спирька... Уж баушка Митревна знает. Она, брат, скажет, как ножом отрежет. Достаточно перехоронила на своем веку всяких народов.

- Знаю без вас, што помру... От ольховских новоселов в землю уйду. Я их землей наградил, и они меня тоже землей отблагодарили. Мой грех.

- А ты бы, Спирька, штец горяченьких похлебал. Может, и полегчает... По жилам горяченькое-то разойдется.

- Не позывает меня на пищу, братцы.

Особенно тяжело бывало Спирьке по вечерам, когда он лежал в темноте. Тихо кругом, а в Спирькиной голове мысли так и шевелятся. Припоминал он всю свою жизнь и ничего, кроме безобразия, не находил. Если бы ему баушка Митревна предложила прожить жизнь во второй раз, он едва ли бы согласился. Тошно и вспоминать, не то что снова все проделывать. Так, одно безобразие... Другие, конечно, жили и по-хорошему, а он мыкался.

Раз лежал Спирька вечером и особенно мучился. Ему приходилось плохо. Явилось какое-то смутное ожидание чего-то. Вот бы встать теперь, выйти на улицу... Кругом все давно уже зеленело. И горы стоят зеленые, и поля, и луга. Хорошо везде, кроме его избушки. Спирька, кажется, задремал, когда его разбудил осторожный шорох в сенях. Потом раскрылась дверь, и кто-то вошел в избу.

- Ты жив, Спиридон Савельич? - спросил женский голос.

- Это ты, Дуня?

- Я... Урвалась из дому, штобы с тобой проститься.

Голос у Дуньки оборвался. Спирька слышал ее тяжелое дыхание. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу.

- Ну? - сурово спросил Спирька.

- Больше ничего.

Она присела на лавку, и Спирька только теперь рассмотрел, что Дунька пришла с ребенком.

- Ты это зачем ребенка-то приволокла?

- А так... Сказывали мужики, што ты помираешь, - вот я и пришла.

- Помираю, Дуня...

Голос Спирьки сделался ласковее.

- Наши-то мужики тебя вот как жалеют, потому как понапрасну тогда обидели тебя.

- Ну их совсем! Пусть твой Степан благодарит бога, што я кончусь скоро, а то бы... Не стоит говорить, Дуня.

Дунька тяжело вздохнула.

- А што касаемо того, што я тебя ведьмой навеличивал, так это совсем особь статья, Дуня.