А Ивана с Владиславом уж разлучила судьба, на разные фронта отправили их служить. Много чего довелось перевидать Ивану: смерть, кровь, боль - и опять смерть, и опять страшные крики раненных, просящих о смерти... Сначала думал он, что не выдержит, с ума сойдет иль застрелиться - не для человека это месиво кровавое, не для человека этот ад ежедневный... Но вспомнил он о жене, о детях своих и стыдно ему тогда за слабость свою стало, едва не проклял он себя, а все ж, перед каждым новым боем содрогался, чувствовал что что-то чудовищное, противное всей его сущности происходит. А они отступали... отступали в ночи, и за их спинами через весь небосклон перекидывались, страшными сполохами зарницы. Их командир: человек с посеревшим от ежедневной нечеловеческой работы лицом шипел так, что его все его слышали:

- Сволочи мы, гады! Живыми отступаем и хаты наши фрицу оставляем. Вон смотрите - видите пылает - это они деревни наши жгут, жен наших да дочерей насилуют, к себе в рабство их гонят! А мы, сволочи живые, отступаем! Как мы можем отступать - мы грызть эту землю должны, слышите - грызть! Когтями в нее вцепляться, а мы отступаем... эх! - командир заплакал тогда, а на следующий день погиб в бою...

Все страшнее с каждым днем ад становился - уж и забыл Иван, что такое мирная жизнь, каждый день только смерть, да боль, да взрывы, да грохот. Как рай, как нечто небесное, невозможное в этом мире вспоминал он теперь тот солнечный день в зеленом лесу, когда он объяснялся в любви с Марьей и сердце его пело, словно соловей. "Как это прекрасно, но разве это возможно теперь? Как бы я хотел вернуться туда, да разве возможно это? Но ведь они есть где-то, и только одного я хочу - чтобы не коснулось все это нашего дома. Только бы не коснулось, господи! Пусть уж я тут погибну, но чтобы их только не коснулось..." Кошмарный год близился к концу, бушевала зима, ветер несущий на окровавленную землю бесконечные снежинки выл, как миллиард голодных волков, и по прежнему все грохотало, и рвались снаряды и смерть визжала со всех сторон...

Нет, Иван не помнил всего, иногда лишь чудовищные видения терзали его по ночам: кажется, они вновь пошли в наступление, потом переброска, опять отступление, и все это продолжалось долгие месяцы. И вот, наконец, увидел он знакомые места - их часть, отступая, проходила через городок Ясеньков, соседний с родным Цветаевым.

"Да как же так?" - думалось тогда Ивану: "Как я вновь могу уйти куда-то на край земли, опять в холодную стужу, уйти от своего дома? Как я могу оставить свою семью этим нелюдям? Да здесь ведь знамение божье - ну разве может быть случайностью, что наша часть так близко от родных моих мест проходит? Конечно нет! Страна то у нас какая огромная, всю ее и в жизнь не исходить. Надо остаться, иначе потом все равно не выдержу, изведусь, через фронт перебегу! А что потом будет... а не все ли равно, только бы увидеть их вновь сейчас, только бы с ними остаться, от беды их защитить."

И он вернулся и долго плакал от блаженства, когда вновь встретился с ними...

- Папочка вернулся! - смеялись тогда дети, а Марья нежно плакала и обсыпала его поцелуями, он же неразборчиво, едва ворочая языком лепетал какую-то совершенно неправдоподобную, придуманную по дороге историю, о том что его оставили здесь для партизанской работы.