Иван не знал было ли это впрямь, или он заснул, но ночью его, вроде бы, коснулась прохладная ручонка семилетней Ирочки и ее невесомый голосок зазвенел в серебристом сиянии месяца, который приветливо заглядывал в окошко:

- Папа, мне так страшно стало! Такой страшный сон приснился, папочка... Как будто много взрослых дядек все убивают друг друга и все вокруг рушат. И все злые такие друг на друга, как будто их бешенная собачка укусила. И это все как по настоящему было, как в кино, и мне так страшно стало... но ведь этого нет, ведь это только сон, правда ведь, папочка?

И тогда ему действительно показалось, что все это действительно лишь затянувшийся кошмарный сон - вот и тишина в ночи разлилась необыкновенная: канонада умолкла и лишь сверчки распевали свои сонаты где-то у обочины дороги. "Действительно, все это лишь кошмарное видение - не может быть, чтобы под этим вот волшебным месяцем, происходило такое противное самой жизни, самой природе. Пройдет ночь и наступит утро и будем мы жить так, как жили раньше, а этот кошмарный сон забудется скоро"

И вот теперь наступило чудное августовское утро: солнечное, наполненное благоуханием трав и цветов, купающихся в росе - утро, разрушенное ревом бомбардировщиков. Рев этот, достигнув наивысшего своего предела, когда задрожали уже стекла, а золотистые рыбки в аквариуме закружились в стремительном хороводе, начал постепенно стихать, удаляться, уступая место привычной канонаде...

* * *

Марья приготовила завтрак: испускали ароматный пар душистые, румяные блины, а козье молоко, подобно ослепительно белым лунам, кругляшами белело в резных кружках. Хозяйка достала и варенье и еще яблочные пирожки. И весь этот стол с завтраком выглядел так мирно, так привычно, что, казалось, вот сейчас они позавтракают и отправятся в лес за грибами или на рыбалку... И опять сердце защемило у Ивана и не верилось ему, что чудовищное, виденное им словно в кошмарном сне все же существует и приближается к их дому...

А оно существовало и давало о себе знать этим отчаянным ревом сражений.

Блины были просто восхитительными, а молоко подобно солнечному меду, но ели они без всякого аппетита, а Ира все поглядывала на мать и наконец, не выдержала, бросилась к ней и обняв, зарыдала.

Потом в доме вновь воцарилась тишина... даже гул сражений отпрянул куда-то вдаль. Только тикали часы, да раз плеснула хвостом рыбка и кот перешел из одного угла в другой и лег там, внимательно смотря за своими хозяевами...

На улицу все замерло, потонуло в ярких лучах, зеленом сиянии и густых тенях. Так они и сидели в тишине, когда застрекотал где-то далеко на улице мотор.

- Пришли! - шепнула Марья и глаза ее наполнились болью, она крепко обняла Иру, подозвала Сашу и его обняла.

Во дворе тревожно завыл их старый охотничий пес Хват. Стал нарастать гул, и слышалось в этом глубоком, бесконечно нарастающем гуле, голоса тысяч и тысяч железных чудовищ. А когда затрещали по улице гусеницы и заревели, кажется под самым ухом, звериные моторы, Ира вновь заплакала и звенела своим голосочком:

- Пришли, мама! Чудища - фашисты пришли! Мама!

И рев ворвался в дом, как какое-то невидимое чудовище, а за вишнями видны были расплывчатые, нечеткие очертания массивных танков.

Где-то отчаянно застрекотал пулемет, спустя мгновенье к нему присоединился второй, затем рвануло так, что задрожали окна, а кот испуганно мяукнул, потом еще раз рвануло и затрещали автоматы.

Во дворе зашелся грозным лаем Хват, а в калитку ударили несколько раз так, что она едва не рухнула. Удары неожиданно прекратились...

А на улице все грохотало и грохотало и продвигались за вишнями темные, причудливые контуры железных чудовищ...

Они так и сидели за столом, сгрудившись вместе, ожидая страшного момента, когда это, подобравшееся совсем близко, зальет и их.

И этот момент наступил.

В калитку вновь застучали и раздался пронзительный, быстрый, надрывающийся от натуги крик Свирида:

- Иван, ты что там, оглох что ли совсем! Иван, ну давай открывай быстрее! Ну открывай, а то сейчас без ворот останешься!

У Ивана выступила испарина, сердце тисками защемило в груди и он вскочил быстро на трясущиеся, ставшие совсем слабыми ноги и сильно обняв Марью бросился к двери.