Начав как можно тише одеваться, она глубоко задышала, следуя до поры до времени похороненному в глубинах ее памяти совету из какого-то глупого девичьего телешоу. Вдох через нос, выдох через рот, медленно, глубоко, ровно. Она натянула джинсы, надела ботинки, взяла полуавтоматический ругер с магазином на десять патронов и засунула его за ремень.

Пока она надевала свитер крупной вязки и смотрела в разбитое зеркало, установленное на стопке ящиков возле гипсовой стены, ей почему-то вспомнился отец. Узкое, веснушчатое лицо Лилли в отражении словно состояло из нескольких осколков. Если бы Эверетт Коул в прошлом году пережил первое нашествие мертвецов на Атланту, он бы сейчас лопался от счастья. Если бы его не разорвала на части толпа ходячих прямо перед дверью того жуткого автобуса, он бы сейчас всячески опекал Лилли, приговаривая: «Девочка моя, в твоем положении не стоит стрелять из пистолета». Эверетт Коул воспитал дочь один – ее мать умерла от рака груди, когда Лилли было всего семь лет. Он всей душой любил дочку и всегда гордился ею, но стоило Лилли только представить Эверетта Коула дедушкой – представить, как он балует ее ребенка, учит его ловить рыбу и варить мыло из говяжьего жира, – и она замерла перед разбитым зеркалом, не в силах сдвинуться с места.

Опустив голову, она тихо оплакивала потерю отца. Ее горло свело от чувств, она всхлипнула, а затем еще и еще. Слезы покатились на свитер. Лилли давно не плакала так горько – даже после гибели Джоша, – и теперь хватала ртом воздух, сжимая пальцами переносицу. Голова пульсировала. Может, во всем было виновато ее «положение», но печаль бушевала внутри нее, как штормовое море.

– Довольно этого дерьма, – едва слышно выругалась она и обуздала скорбь.

Она вытащила пистолет. Проверила затвор. Передернула его.

И вышла.

Она рассчитывала сначала проверить квартиру Губернатора, хотя накануне и не смогла ничего добиться от татуированного байкера Эрла, охранявшего вход, а затем, если там ничего не выяснится, отправиться в госпиталь. По городу бродили слухи, будто Губернатор пострадал, пытаясь предотвратить побег незнакомцев. Но Лилли уже не знала, чему и кому верить. Она знала лишь то, что чем дольше город живет без плана, без согласия, без информации, тем уязвимее его жители.

Заметив в отдалении дом Губернатора и стражника, шагавшего из стороны в сторону возле двери, она начала продумывать свою речь, но тут увидела идущего по улице мужчину. В руках у него были две огромных бутыли с фильтрованной водой. Он двигался с поспешностью человека, бегущего на пожар. Могучего телосложения, коренастый, широкоплечий, он был одет в видавшую виды водолазку и защитного цвета брюки, заправленные в шипованные ботинки. Под мышками у него расплывались темные пятна пота. Большая голова с армейской стрижкой была наклонена вперед, как нос боевого корабля. Мужчина тащил бутыли в центр города, к гоночному треку.

– ГЕЙБ!

Лилли постаралась, чтобы ее голос звучал ровно, постаралась не казаться слишком взвинченной, но в ее выкрике все равно слышались нотки истерики. Она не видела Гейба уже двое суток – с того самого момента, как незнакомцы таинственным образом сбежали, – и полагала, что у него точно есть ответы на все ее вопросы. Здоровяк все-таки был одним из ближайших поверенных Губернатора – бойцовым псом, который отказался от собственной личности ради служения человеку крепко держащему город в руках.