Ей не следует к нему подходить. В конце концов, они даже не знакомы, ни разу не разговаривали. Все их общение до сих пор состояло из одного лишь грубого жеста и пары грязных взглядов. И тем не менее ей казалось жизненно важным выяснить, что у него в блокноте.

И тут до нее дошло. Сон, который она видела предыдущей ночью. Кратчайший его миг вдруг вернулся к ней. Во сне стояла глубокая ночь, сырая и стылая, а на ней было надето что-то длинное и струящееся. Она прислонялась к занавешенному окну в незнакомой комнате. Вторым человеком в ее сне был мужчина... или мальчик — она так и не увидела лица. Он набрасывал ее портрет в толстом альбоме. Ее волосы. Ее шею. Четкий контур ее профиля. Она стояла за его спиной, слишком испуганная, чтобы дать ему понять, что смотрит, и слишком заинтригованная, чтобы отвернуться.

Люс дернулась вперед, когда что-то коснулось ее плеча и проплыло над головой. Тень появилась вновь. Она была черной и плотной, словно занавес.

Сердце девочки заколотилось так сильно, что грохот в ушах перекрыл мрачный шелест и звук ее собственных шагов. Дэниел поднял взгляд от блокнота и, казалось, посмотрел прямо туда, где повисла тень, но не вздрогнул в отличие от Люс.

Разумеется, он же не видит тени. Он спокойно глядел за окно.

Жар у нее внутри разгорался все сильнее. Ей казалось, будто она стоит настолько близко к мальчику, что он может почувствовать волну тепла от ее кожи.

Стараясь не шуметь, Люс заглянула ему через плечо в блокнот. На краткий миг она увидела изгиб собственной шеи, набросанный карандашом на листке. Затем она моргнула, и, когда ее взгляд вернулся к блокноту, ей только и оставалось, что сглотнуть.

Это был пейзаж. Дэниел рисовал кладбище в почти безукоризненных подробностях. Люс никогда не видела ничего, что настолько бы опечалило ее.

Она сама не знала почему. Казалось безумием — даже для такой, как она, — ожидать, что ее причудливая догадка будет верной. У Дэниела не было причин рисовать ее. И она это знала. Так же как знала, что у него не было причин и грубить ей утром. Но он ведь сделал это.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Дэниел.

Он закрыл блокнот и серьезно смотрел на нее. Его полные губы сжались в линию, а серые глаза, казалось, потускнели. Разнообразия ради он выглядел не сердитым, а скорее обессилевшим.

— Я хотела взять книгу из особого собрания, — дрожащим голосом ответила она.

Но, оглядевшись, быстро поняла собственную ошибку. Особое собрание не содержало книг — оно оказалось частью библиотеки, отведенной под художественную выставку о Гражданской войне. Они с Дэниелом стояли в крошечной галерее, образованной бронзовыми бюстами героев войны и стеклянными шкафами, полными старых долговых обязательств и карт Конфедерации. Это был единственный уголок библиотеки, где не могло найтись ни одной книги.

— Что ж, удачи, — пожелал Дэниел, вновь раскрывая блокнот — как будто заранее прощался.

От смущения Люс лишилась дара речи и хотела сбежать. Но поблизости все еще таились тени, и рядом с Дэниелом ей почему-то было спокойнее. Это казалось бессмысленным — как будто он мог защитить ее.

Она застыла, словно прикипев к месту. Он снова поднял на нее взгляд и вздохнул.

— Позволь поинтересоваться: ты любишь, когда к тебе подкрадываются?

Люс подумала о тенях, обступающих ее, и отрицательно замотала головой.

— Ладно. Так вот: я тоже.

Он прочистил горло и выразительно уставился на нее, явно намекая, что она тут лишняя.

Возможно, ей удастся объяснить, что у нее закружилась голова и ей нужно на минутку присесть.

— Послушай, можно мне... — начала было она.

Но Дэниел подхватил блокнот и поднялся на ноги.

— Я пришел сюда, чтобы побыть в одиночестве, — перебил он.