Изменить размер шрифта - +
Ногарэ не сомневался, что своим близким избранием этот скользкий угорь Климент обязан лишь благоволению Филиппа и что он окажется глух к главным интересам государства. Ногарэ лавировал, изо всех сил стараясь, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, стремясь не допустить разрыва между Церковью и ее старшей дочерью Францией. Разрыва, который мог вызвать гнев Филиппа Красивого. Мысли о деле тамплиеров придавали мессиру де Ногарэ бодрости – ведь это верное средство угодить королю, своему господину. После разгрома Акры монахи-солдаты были отправлены на Запад, в частности во Францию, где, по мнению монарха, они представляли собой угрозу. Ногарэ выставил против них две мощные армии, ибо человеческому роду свойственны ревность и склонность сердиться на тех, кому ты должен. Со всей своей чистотой и самоотверженностью тамплиеры одерживали победы и тысячами умирали, чтобы защитить христианство. Они жертвовали собой на полях сражений, принимали ужасную смерть в сарацинских застенках. А откровенно вызывающее богатство этого ордена разжигало желчь даже больше, чем потеря Акры. Ногарэ опасался реакции ордена госпитальеров, столь же богатого, как и храмовники. Но у госпитальеров оказался более гибкий позвоночник: они поняли, что от этого зависит их безопасность. Они выбрали великим магистром осторожного дальновидного политика, который умело лавировал в лабиринтах власти.

В противоположность ему храбрый, но спесивый Жак де Молэ, великий магистр тамплиеров, был совершенно невыносим королю. Надо быть совершенным безумцем, чтобы вести такую жесткую политику с Филиппом и особенно чтобы переоценивать его поддержку. Молэ был убежден, что Климент V ему поможет, что стало еще одним громадным промахом. Папа хитрил с Филиппом. Он сохранял с ним видимость хороших отношений, но в то же время опасался возвращаться в Рим, настаивая на том, чтобы поселиться в Авиньоне. Его главное занятие состояло в том, чтобы без особого ущерба вытащить булавку[44]. Да, у Климента были повадки тонкого дипломата. В его глазах Жак де Молэ, который так неразумно цеплялся за свой титул великого магистра и связанные с этим привилегии, начинал представлять собой серьезное препятствие. Что же касается его братьев по ордену – мелких дворянчиков или зажиточных крестьян, – что ж, тем хуже для них. Ветер переменился, и он перестал быть для них благоприятным. Те из них, кто достаточно умен, чтобы покинуть тонущий корабль, – те, конечно, спасутся. А остальные? А вот они, клянусь Богом, будут уничтожены!

Ногарэ боролся с печалью, которую причинял ему этот неотвратимый конец. Сколько достойных бескорыстных людей, которые высоко несли Крест, без колебаний умрут за него… Однако слишком поздно. Кости брошены, но об этом знают лишь он, король и Папа. И этого достаточно!

Гийом втянул в себя запах пара, исходящий от супа, и жадно схватил большой кусок пшеничного[45] хлеба. Откусив от него, он возблагодарил Бога за его благодеяния. Умеренность мессира де Ногарэ была общеизвестной. Карл же постоянно обжирался, будто свинья на убой, рыгая, вставал из-за стола, чтобы освободить переполненный вином мочевой пузырь, и в конце концов валился в кровать, чтобы прохрапеть там бо́льшую часть дня.

Почему Бог в своей бесконечной мудрости счел нужным одарить его таким королем – благородным, строгим и сдерживающим невыносимые пороки своего брата? В его разуме тут же вспыхнул ответ: Карл – младший брат, который никогда не станет королем. Наследниками трона являются три сына Филиппа Красивого и их потомки, которые в свое время появятся на свет. Жалкое утешение, так как, за исключением Филиппа де Пуатье, двое остальных, старшим из которых был Людовик Сварливый[46], полностью заслуживший это прозвище, были бы поистине жалкими суверенами.

И правда, что Карлу делать со всем этим? Ногарэ прекрасно знал, что брат короля его терпеть не может. Возможно, причина была в том, что ему удалось ограничить его набеги на королевскую сокровищницу, и иногда – разумеется, с многочисленными предосторожностями – убеждать короля дать тому другие привилегии.

Быстрый переход