Неаполитанец охотно рассмеялся в ответ на эту шутку, ибо воспринимал все с легкостью, даже если при том попирались чьи-либо убеждения или достоинство.

— В Неаполе, под ласковыми небесами и рядом с горячим вулканом, я никогда не забочусь о крове!

— Ты родился, наверное, под аркой дворца какого-нибудь герцога, — с безжалостной насмешливостью заметил Мазо, зачастую обращавший своих друзей во врагов. — А умрешь в больнице для бедняков, и с похоронной повозки тебя швырнут в одну из ям Кампо-Санто, вперемешку с другими добрыми христианами, чьи руки и ноги будут так переплетены, что мудрейший из вас не отличит своих конечностей от соседских, когда раздастся трубный глас.

— Разве я собака, чтобы найти такой конец? — вспыхнув, спросил Пиппо. — Или я не смогу отличить собственных костей от костей какого-нибудь нечестивца, который, возможно, окажется со мной рядом?

— У нас уже была стычка из-за собак; давай не будем повторяться, — с ехидцей возразил Маледетто. — Принцы и аристократы, — обратился он к обществу с преувеличенной важностью, — всех нас постигла злая участь, тогда как правители Веве наслаждаются сейчас в свое удовольствие. Так давайте тоже веселиться, насколько позволяют обстоятельства. Почтенному Конраду воздадут почести, приличествующие кардиналу; Пиппо на похоронах достанется первая в процессии лошадь; а что касается этих почтенных жителей Веве, то Берн назначит их бейлифами, чтобы править у нас во дворце! Жизнь — не более чем шутка, господа, и к тому же довольно мрачная, и вторая из ее потайных пружин — это умение заставить других принимать нас за то, чем мы желаем казаться, потому что первая, бесспорно, — это способность обманывать самих себя. Так пусть же каждый из нас вообразит себя той важной персоной, что я сейчас поименовал, и полдела сделано!

— А себя-то ты и забыл назвать! — воскликнул Пиппо, который слишком привык к шутовству, чтобы простить Мазо эту вольность; с неаполитанской переменчивостью он мгновенно позабыл о своем недавнем гневе.

— Я — это почтенная публика и вполне расположен к тому, чтобы меня дурачили. Смелей, мои дорогие! Вот увидите, как широко я разину рот и распахну глаза, наслаждаясь вашей философией!

Все расхохотались от чистого сердца, что весьма располагает к завязыванию дружбы. Обыватели Во, неизменно жаждущие, по привычке всех горных жителей, попросили стражников купить вина; это требование было исполнено, так как стражники понимали, что заключенные, не совершившие серьезного преступления, недолго пробудут в темнице.

Вскоре вся честная компания уже вкушала веселье, прибегнув для этого к посредству возбуждающей влаги. Едва только они отведали доброго, хотя и недорогого и потому вдвойне желанного вина, подлинная натура каждого выявилась еще ярче. Трое крестьян из Во, все из самого нижнего слоя общества, воспринимали все смутно, хотя языки их развязались, разговор стал громче, как если бы каждый желал возместить ненадежность рассудка усиленным проявлением глупости. Конрад, пилигрим, совершенно сбросил маску, если только можно так именовать ту тонкую вуаль, которую он вынужден был набрасывать в присутствии своих работодателей, и предстал негодяем, коим и был по существу, сочетая в душе своей суеверную трусость (ибо мало кто, наживаясь на суеверии, способен не запутаться в его силках) с низменной хитростью и столь же низменной чувственностью. Изобретательность и остроумие Пиппо, которые не изменяли ему никогда, возросли многократно, но скотское возбуждение, развязанное пьянством, смело прочь всю его осторожность, и он предстал отъявленным лгуном, пренебрегающим правами собратьев по человеческому роду.