Мазо вытолкнул парня, который прислуживал им, из комнаты, сунул ему в руку монету и велел не возвращаться. Обильное возлияние значительно опустошило его кошелек, и дальнейшие издержки были нежелательны.

— Вон там идут актеры — боги и богини, пастухи и пастушки; сейчас они развеселят нас! Надо отдать должное жителям Веве; они с редкостной добротой отнеслись к своим узникам и прислали актеров, чтобы утешить нас в нашем заточении.

— Вина! Вина! Молодого или старого — пусть принесут вина! — взревели Конрад, Пиппо и их собутыльники, которые были пьяны настолько, что не заметили, как Мазо отослал разносчика; и однако, их едва теплящегося сознания хватило, чтобы согласиться, что все, что говорит Мазо о внимании к ним властей — не только справедливо, но и заслужено ими.

— Как, Пиппо! Ты сам актер — и вопишь, чтобы тебе дали вина, когда твои собратья по ремеслу выступают перед тобой! — воскликнул моряк. — Да ты, наверное, не такой уж искусный актер, если устрашился нескольких крестьян из кантона Во, вздумавших потягаться с тобой в мастерстве! Вот так буффон из Неаполя!

Пиппо поклялся, положив руку на бокал, что он посрамит искуснейших в Швейцарии, потому что выступал на всех пристанях и площадях Италии и во дворцах перед принцами и кардиналами; и что актера искуснее, чем он, не сыщешь по обе стороны Альп. Мазо упорствовал и, нанося все новые уколы тщеславию Пиппо, заставил его позабыть о вине и вместе со всеми остальными подойти к окну.

Праздничная процессия, обойдя весь город, достигла наконец площади перед ратушей, где актеры вновь повторили свое выступление, уже знакомое читателю. Тут были служители Аббатства, виноградари, пастухи и пастушки, Флора, Церера, Палее и Вакх, каждый в сопровождении своей свиты и с атрибутами высочайшей власти. Силен свалился со своего осла, к величайшему удовольствию тысячи вопящих зевак и полному восторгу столпившихся у окна пленников, которые утверждали, что игры тут нет никакой, но что полубог, к стыду своему, совершил слишком обильное возлияние в собственную честь.

Мы не станем описывать подробностей, которые всякий, кто бывал на подобных представлениях, без труда может вообразить; нет также необходимости в том, чтобы воспроизводить различные шуточки разгоряченных вином жителей Веве и несдержанные выкрики узников, стоявших у окна. Тот, кто когда-либо наблюдал грубые нравы, которые не смягчаются, но закосневают от употребления вина, навряд ли укорит нас за все эти пропуски.

Наконец все картины из языческой мифологии завершились, и на площади появилась процессия новобрачных. Где бы ни появлялась кроткая, нежная Кристина, повсюду она пробуждала сочувствие к своей юной, невинной красоте. Одобрительный шепот сопровождал ее повсюду, и девушка, уже почти освоившаяся, наверное впервые с тех пор, как узнала о тайне своего происхождения, ощутила спокойствие, которое является неразлучным спутником счастья. Привыкшая думать о себе так, как предписано было предрассудками, и воспитанная в убеждениях, близких взглядам родителей, она с благодарностью воспринимала каждую похвалу, долетавшую до ее ушей, и на сердце у нее было тепло, несмотря на тревогу и тяготы, которые она столь долго выносила. На протяжении целого дня она ни разу не отважилась взглянуть на своего будущего супруга, который, по ее простому и неколебимому суждению, презрел предрассудки и справедливо оценил ее достоинства; и так как одобрение, до того сдерживаемое, люди выражали в громких хвалебных выкриках, яркий румянец проступил на щеках невесты, и она со скромной горделивостью взглянула на своего избранника, как если бы хотела сказать, что его благородный поступок не останется без вознаграждения. Толпа с восторженным гулом одобрила ее движение, и, казалось, никогда еще приверженцы Гименея не подходили к брачному алтарю при более благоприятных обстоятельствах.