Мазо держал курс на сигнальный огонь, который все еще пылал близ замка Роже де Блоне. Не отрывая взгляда от парусов и крепко держа руль, позволяя себе только изредка облегчить сердце горьким вздохом, он правил барком, словно победоносный дух.

Наконец слившиеся в темную массу поля Во обрели более отчетливые и правильные очертания. Здесь и там на фоне неба можно было различить чернеющую башню или дерево, рассмотреть во мраке постройки, возведенные на побережье. Неправильных очертаний строение находилось прямо по курсу барка, и вскоре в нем уже можно было узнать полуразрушенный замок. Паруса захлопали и были убраны, и «Винкельрид» воспрянул и пошел более тихим и плавным ходом, скользнув наконец в маленькую, безопасную, искусно построенную гавань Ла-Тур-де-Пейль. Лес латинских рей и низких мачт находился перед ним, но, отклонив барк от курса, Мазо привел его к причалу, рядом с подобным же барком, столь осторожно, что, как говорят моряки, не расколол бы и яйца.

Сотни голосов приветствовали путешественников, ибо их прибытие наблюдали и ждали с огромным нетерпением. Толпа жаждущих встречи жителей Веве, примерно около полусотни человек, хлынула на палубу, едва опустили сходни. И тут же от нее отделилось нечто черное, лохматое. Лохматый черный ком неистово прыгнул вперед, и Мазо обнял своего верного пса Неттуно. Несколько погодя, когда восторг и прочие бурные чувства поулеглись, пес позволил себя осмотреть. Обнаружилось, что меж зубами у него застрял клок человеческих волос; а спустя неделю волна вынесла на берег Во тела Батиста и бернского крестьянина, и после смерти не ослабивших своих яростных объятий.

Сиянье разлилося по волнам.

Звучат слова любви: по возвращенье

Судьба такая предстоит и нам!

В Веве за «Винкельридом» следили от полудня и вплоть до самого вечера. Прибытия барона ожидали многие жители города, ибо высокое положение и влиятельность де Вилладинга в пределах огромного кантона вызывали к нему интерес не только тех, кто ценил его как благородного человека и почитал как друга. Роже де Блоне не был единственным другом его юности: это место было занято другим; но их дружбу скрепляла крепче всякого цемента общность убеждений.

Чиновник, в чьем ведении находился надзор за землями или округами, на которые, по настоянию Берна, был разделен подчиненный ему кантон Во, назывался бальи, должность, не вполне совпадающая с той, что обозначается привычным словом бейлиф; однако, за неимением другого наименования, мы будем пользоваться им, поскольку, по сути, оно также обозначает человека, наделенного властью. Бальи, или бейлифом, Веве был Петер Хофмейстер, представитель одного из тех бюргерских семейств, или городской аристократии кантона, которые полагали свои установления достойными уважения, справедливыми и, как можно судить из их собственных суждений, едва ли не священными только потому, что бюргерство благодаря такому порядку вещей наделялось известными привилегиями и, неся отнюдь не обременительные обязанности, могло пользоваться весьма существенными благами. Петер Хофмейстер был, однако, человек, наделенный добрым сердцем и здравым рассудком, благожелательный по натуре; но, живя с тайным сознанием, что все теперь не так, как должно быть, он с несколько преувеличенной горячностью рассуждал о должностных и бытовых интересах, уподобляясь инженеру, который озабочен наиболее слабыми местами своей постройки и потому старается, чтобы на самых опасных подступах к сооружаемой им крепости всегда можно было вести стрельбу как на дальнее, так и на близкое расстояние. Одним из особых постановлений муниципалитета, освобождающих граждан от насилия и жадности барона и приспешников принца, постановлений, которые, если выражаться языком тех времен, именовались свободами, семейство Хофмейстеров наделялось исключительным правом на некую должность, которая, по правде говоря, стала для них источником богатства и почестей; тем не менее Хофмейстеры отзывались о ней не иначе, как о тяжком общественном бремени, и притязали на благодарность общества за то, что несут это бремя столь долго и исправно, из поколения в поколение.