– Непременно даст, – заверил я. – Кому интересен муж, регулярно отправляющийся на больничную койку?

Маленькие глазки Чехова злорадно сверкнули. Он ткнул в меня кривым коротким пальцем и заявил:

– Вот оно, очередное свидетельство антигуманных настроений в медицинской среде! Вы считаете, что возможна дискриминация по состоянию здоровья, не так ли? Совсем недаром вам предложили поучаствовать в эвтаназии, дорогой Владимир Сергеевич! Видимо, что-то такое прочитывается в вашем лице...

Он задел мое больное место. Туманная история продолжала бередить мою душу. Мне казалось, что она должна иметь продолжение, но откуда оно последует, я сообразить не мог. Уже несколько раз я порывался поделиться своими изысканиями с Юрием Николаевичем, но все как-то руки не доходили. Теперь, раз уж он вспомнил эту историю, я решил воспользоваться моментом.

– Кстати, об эвтаназии, Юрий Николаевич, – сказал я серьезно. – Хочу спросить вашего мнения. Человека, так сказать, соответствующего опыта... Дело в том, что я все-таки попытался разузнать о дальнейшей судьбе гражданина Зелепукина и с большим огорчением узнал, что он недавно скончался...

И я изложил Чехову все, что мне удалось выяснить.

На лице Чехова появилось выражение удивления и недовольства. Он даже полез в карман за сигаретами и, достав одну, зажал ее крепко губами. Однако, заметив мой сокрушенный взгляд, убрал ее и разразился уничтожающей тирадой:

– Не понимаю я вас! Неужели вы все-таки приняли эту историю всерьез? Ведь это дело настолько темное, что даже профессионал за него не взялся бы! Разве что за очень крутые деньги... Ну и что вы в результате выяснили? Подозреваемых нет, свидетелей нет, ничего нет!.. Вы спрашиваете моего мнения? Вот оно – выбросьте все это из головы!

– Но труп-то ведь есть! – упрямо заметил я.

Чехов с досадой махнул рукой.

– А кто сомневается в естественности смерти? – презрительно сказал он. – Только вы! Человек абсолютно посторонний... Гражданин Зелепукин скончался после тяжелой и продолжительной болезни, свидетельство о смерти подтверждает это, тело предано земле, покойника уже начали забывать... Более того, женщина, которую вы подозреваете, вероятнее всего, тоже покинула нашу юдоль, переселилась, так сказать, к антиподам... Чего же вы хотите?

– Но я чувствую, что Зелепукин умер не своей смертью! – заявил я.

– Ну, хорошо! Попробуем зайти с другого конца, – смиренно сказал Чехов. – Допустим, вам удается добиться уголовного расследования. Допустим! Женщину задерживают, тело эксгумируют, проводят сложную, дорогостоящую экспертизу... И в результате выясняют, что смерть наступила от естественных причин! Зелепукину, извинившись, отпускают, а вас вежливо просят оплатить издержки... А следом и обиженная вами женщина выставляет вам ответный иск – о клевете. У вас, кстати, жена не адвокат? – хитро сощурившись, закончил Чехов.

– Я пока вообще не женат, – ответил я. – Но вот что я вам скажу, Юрий Николаевич! Чем больше и успешнее вы меня разубеждаете, тем крепче делается моя уверенность в насильственной смерти Зелепукина. Не знаю почему, но я чувствую это очень остро. Может быть, потому, что совесть моя не вполне чиста. И в ответ на ваши пространные рассуждения об ограниченности медицинской науки мне хотелось бы задать, в свою очередь, вопрос – а ваша оперативно-разыскная наука? Неужели она настолько бессильна, что, даже имея стопроцентный злой умысел, труп и прочее, не в состоянии изобличить преступника?

– Изобличает, кстати, следователь, – проворчал Чехов. – Но в каком-то смысле вы правы. Не в состоянии! И очень даже часто не в состоянии. Все, в конечном счете, упирается в экономические нюансы.