Похоже, стремление Мадлен загодя обезопасить свою драгоценную и незапятнанную честь было излишним. Преспокойно могли сберечь правительству сотню долларов и обосноваться в одной каюте. Успешно покуситься на даму, располагая подобной полкой, мог бы лишь одержимый половым психозом карлик... И только на даму своих же размеров.

- Мэтт, милый!

Она стояла в дверном проеме.

Учинять гостье подробный досмотр не было времени, да и нужды. В конце концов, мы числились давними знакомцами. Девица шагнула вперед, протягивая обе руки; я проникся духом долгожданной встречи, облапил Мадлен и со смаком облобызал.

Мисс Барт застыла, точно громом пораженная, негодующе напряглась. Да, письмо я истолковал правильно: отринь похотливые упования! Пришлось отзывать лазутчиков с неприятельских территорий; но и девице волей-неволей довелось простоять в обнимку с грязным развратником еще несколько мгновений.

Следовало устроить маленький спектакль для субъекта в матросском свитере и штормовке - плотного, краснорожего блондина, дожидавшегося неподалеку с двумя белыми чемоданами. Похоже, услуги носильщика все-таки полагались пассажирам - если природа соорудила последних определенным образом...

Мы неохотно (с убедительной неохотой, надеюсь) отпустили друг друга.

- Дорогой! - проворковала Мадлен. - О, дорогой! Глаза ее метали молнии. Видимо, даже играя роль перед внимательной аудиторией, кой-кому полагалось обуздывать нечистые вожделения и укрощать мерзкие привычки.

- Сто лет не видались! - воскликнул я жизнерадостно.

- Тысячу, милый! Целую тысячу!

Природа и впрямь соорудила мою будущую спутницу на совесть. Мадлен оказалась куда краше, чем я ожидал. Как правило, от постели шарахаются лишь те, кого туда и не думают приглашать. Но эта вишенка, подумал я, навряд ли засохнет на ветке несорванной - разве что приложит к сему неимоверные усилия.

Хрупкая, несмотря на твид и меха, особа. Темные, тщательно расчесанные волосы; точеное личико, напоминающее очертаниями червонного туза. В руках - сумочка, дождевик и нечто смахивающее с первого взгляда на футляр фотокамеры. По ближайшем рассмотрении вещь оказалась небольшим биноклем. Я подивился: то ли просто принадлежность необходимого туристского камуфляжа, то ли орудие, так сказать, производства?

- Дай мне хоть минуту, милый, в порядок себя привести, - попросила Мадлен. - Сбежала по трапу, забралась в такси, вновь поднялась по трапу - корабельному. Гонки, да и только. Но как приятно увидеться вновь!

Наш вступительный диалог оставлял желать много лучшего; но ведь, рассудил я, мы не дурачить пытаемся - мы ходячей угрозою служим. Если не ошибаюсь... И даже эдакая бездарная пьеска - чистое излишество. Если верить распоряжению Мака, меня нанимали огородным пугалом, а не актером. Следовательно, полагалось торчать на виду, а не таиться. Иначе, какой резон был отряжать меня сюда вообще?

А если публика знала о М. Хелме, эсквайре, достаточно, чтобы испачкать бельишко при одном его появлении, то знала и очевидное: сию отменно привлекательную и тошнотворно добродетельную даму я не встречал нигде и никогда... Опять же: к чему дурачиться?

- Одну минутку! - повторила Мадлен.

Я напоказ, не без насмешки, обозрел циферблат.

- Ловлю на слове, куколка. Ровно минута. Шестьдесят секунд. И ни единой больше.

Мадлен рассмеялась, но глаза ее сузились и запылали настоящей, девяносто шестой пробы яростью. Взял, стервец, и опять надерзил. Сначала рукам беспардонным и пасти бесстыжей полную волю предоставил, теперь "куколкой" кличет! А это уже стыд и позор.

Проследив за удаляющейся Мадлен, я вздохнул. Угрюмо вообразил грядущее четырехдневное странствие - дружелюбное, интересное и упоительное, упоительное, упоительное.