За месяцы, проведенные в плену, англичанка Джоанна де Ринель уже свыклась и со вспышками гнева своего тюремщика, и с его источающим угрозу обликом. Высокий, порывистый, всегда облаченный в черное, с наголо обритой головой, крупным носом и кривой щекой, будто втянутой под скулой внутрь, сильной шеей, очень широкими плечами и поджарым, чуть сутулым телом, бедуин Абу Хасан напоминал хищную птицу — грифа, готового напасть в любой момент. Люди в крепости его боялись, а вот пленница…

Сейчас она удобно расположилась на ковре среди подушек и почти игриво смотрела на своего тюремщика из-под длинных, подкрашенных голубоватой краской ресниц. И при этом продолжала перебирать струны! Ее черные, заплетенные петлями волосы покрывала легкая сиреневая вуаль, полоскавшаяся и звеневшая на ветру серебряными бляшками, а под шелком малинового платья-абайи отчетливо выступал округлый живот. Англичанка была на последнем месяце беременности и, понимая, что сейчас она неприкосновенна и Абу Хасан не смеет ее тронуть, дразнила его!

— Вы так носитесь по переходам Монреаля, почтенный хаджиб, что даже шлепанцы растеряли.

Абу Хасан задыхался, глядя на упрямую назареянку. Как же он ее ненавидел! Поддавшись приступу ярости, он грубо вырвал из рук женщины лютню и со всей силы ударил ею о зубец крепостной стены. Раздался треск, жалобно звякнули струны, разлетелись обломки.

Джоанна де Ринель презрительно скривила подкрашенные кармином губы:

— Как же вам нравится пугать меня, Абу Хасан!

И обратилась к одной из своих прислужниц:

— Даниэла, помогите мне подняться. Я намереваюсь удалиться к себе, пока почтенный хаджиб не начал извергать из себя пламя подобно иблису.

Абу Хасан смотрел, как она удаляется, неспешно и невозмутимо, только длинное покрывало развевается, стелясь по ветру. И когда она скрылась, он воздел руки и издал долгий гортанный крик — не то вой, не то рычание. Даже находившийся во внутреннем дворе в клетке охотничий гепард отозвался свирепым рычанием, заметавшись вдоль кованых прутьев.

Уводившая Джоанну армянка Даниэла невольно сжала руку госпожи.

— Ради самой Богородицы, не дерзите этому человеку, мадам! Абу Хасан — безумец, мы обе это знаем. И каковы бы ни были данные ему указания, однажды он может не совладать с собой и сотворит нечто ужасное. А в вашем положении женщина особо уязвима. Подумайте о своем ребенке.

Джоанна провела рукой по обтянутому шелком животу и ощутила мягкий ответный толчок — ее ребенок волновался за маму. У Джоанны навернулись слезы на глаза. О, это дитя! Это все, что у нее осталось…

В длинном покое со сводчатым потолком молодая женщина опустилась возле узкого окна-бойницы. Благодаря мощным стенам замка в помещении царили тень и прохлада, а за окном жаркое солнце высвечивало до ослепительного сияния бесконечную гряду голых холмов, протянувшуюся до самого горизонта. Сколько же Джоанна вглядывалась вдаль, ожидая освобождения! Но только ветер свистел за окном да в положенные часы раздавался крик муэдзина с бывшей колокольни церкви крестоносцев. А Джоанна оставалась пленницей, всеми забытой, никому не нужной, разочаровавшейся в надежде на освобождение… Ей оставалось только вспоминать.

Молодая англичанка Джоанна де Ринель, в девичестве де Шампер, приходилась кузиной королю Англии Ричарду Львиное Сердце. Когда король отправился в свой крестовый поход на отвоевание Иерусалима, Джоанна и ее супруг Обри де Ринель решили последовать за крестоносцами, дабы однажды преклонить колени у величайшей святыни всех христиан — Гробницы Господа Иисуса Христа в Иерусалиме. Но по прибытии, пока шли бои, супруг Джоанны выгодно устроился интендантом в городе Яффе, а Джоанна стала придворной дамой в свите сестры короля Ричарда — Иоанны Плантагенет, вдовствующей королевы Сицилийской. Джоанна близко подружилась с Иоанной, которую в узком кругу называли просто Пиона, — в честь прекрасного цветка, так полюбившегося королеве Сицилийской.