Как раз сегодня утром Гевин пытался научить польке одну сгорающую от энтузиазма восьмидесятилетнюю даму, ноги которой, как назло, были облачены в увесистые черные башмаки. Походившие на два торпедных катера, они прочно сидели на толстых ступнях дамы и постоянно целились в беззащитные голени несчастного Гевина. Вспомнив сейчас эти ужасающие башмаки, Гевин вздрогнул. Ведь до сих пор он считал, что наступить кому-то на ногу было, в крайнем случае, актом самозащиты и уж никак не развлечением.

 Подойдя к двери своей каюты, Грей вставил ключ в блестящую, отполированную медью скважину и облегченно вздохнул. Он вошел внутрь, присел на кровать. Откинувшись на подушку, поднял глаза к потолку, попытался перевести дыхание. “Странно, почему все-таки эти круизные каюты на самом деле выглядят такими маленькими и совсем не похожи на фотографии в рекламных брошюрах, — размышлял Гевин. — Вряд ли такое расхождение оказывается забавным для тех бедняг, что из месяца в месяц откладывают большую часть своих сбережений, чтобы вместо прекрасной “недели мечты” в открытом море очутиться вот на таких отвратительных, неудобных койках. Бедняги эти — жертвы обмана, осуществленного с помощью искусства фотографии”.

 Гевин повернулся и взглянул на светящиеся цифры часов, стоявших рядом с кроватью: 23:32. Может, стоит сходить в казино, выпить что-нибудь на ночь? Заодно показаться на глаза администрации… Или очаровать какую-нибудь дамочку, которая еще не удалилась в свою каюту. Немного бренди не помешало бы. Бренди успокоило бы нервы. Нет, все же, лучше этого не делать. К тому же, сегодня вечером большинство пассажиров разошлось по своим каютам пораньше. Из-за шторма, а вовсе не из-за усталости.

 — Я, пожалуй, останусь у себя, — сказал сам себе шепотом Гевин. Сегодня волнений он пережил уже предостаточно.

 Дело в том, что сегодня ему страшно повезло. Он как раз выходил из бара “Ланселот”, когда столкнулся лицом к лицу с миссис Уоткинс, с милой незатейливой Беатрис Уоткинс с ее россыпями драгоценных камней.

 Вот уже в течение нескольких дней она при каждой возможности подчеркивала, что ей очень одиноко в ее похожих на дворец люксовых апартаментах “Камелот Сьют”. Чтобы представить клиентам роскошь этих апартаментов, не требовалось никаких фотографических хитростей. Все здесь было устроено так, чтобы создать проживающим полный комфорт и поистине домашний уют. “Камелот Сьют” состоял из гостиной, главной спальни, двух ванных комнат и индивидуальной террасы, с которой можно было без помех лицезреть море и небо в любое время дня и ночи. Бог мой, да в такой обстановке и древняя старуха сможет соблазнить кого угодно. “Интересно, — думал Гевин, — удалось ли это сделать миссис Уоткинс? Она ведь в открытую флиртовала, заигрывала со всеми подряд”. Рассовывала стюардам завернутые в стодолларовые банкноты записочки с номером своей каюты, буквально топила всех своих знакомых в шампанском, словно это была просто вода. Даже капитану корабля не удалось избежать ее домогании.

 На сегодняшнем коктейле у капитана миссис Уоткинс четырежды подходила к нему, чтобы, по круизному обычаю, сфотографироваться с ним. При этом она с ног до головы вся была увешана изумительными по красоте дорогущими украшениями. На ее костлявом черепе кое-как держалась тиара антикварной работы, инкрустированная бриллиантами и рубинами; на пальцах красовалось шесть колец, все с огромными драгоценными камнями; на запястье и на тощей, птичьей щиколотке старухи сверкали два похожих браслета с бриллиантами и изумрудами.

 Капитан держался сверхвежливо и предупредительно. Раз за разом он склонял свою седую голову к столь же седой голове миссис Уоткинс и мило улыбался, заглядывая в объектив фотоаппарата. Затем капитан благодарил старуху и, поддерживая ее за локоток, направлял в зал к остальным пассажирам.