— Бретт?

Ей хотелось обнять его, и Дженни придвинулась, но он не смог пошевелиться. Ему казалось, что грязь, ненависть и злоба, с которыми он столкнулся при чтении дневника, въелись в кожу и покрывают все его тело шершавой коркой. Змеиный яд струился с каждой страницы и оставлял свой след на его руках.

Как только Бретт открыл дневник и прочел имя Моди Гэмптон, ему показалось, что его будто кто-то толкнул. Волна ненависти, направленная на Анну, оглушила его своей мощью.

— Извини, Дженни, мне необходимо принять душ.

Бретт рванулся в ванную и бросился к кранам. Поющие трубы были, конечно, не полуторавековой давности, но явно нуждались в замене.

Горячая вода, почти кипяток, хлынула ему на голову и плечи, и Бретт долго стоял под очищающими струями, яростно скребя свое тело, пока кожа совсем не потеряла чувствительность. Он закрутил кран и окатил себя ледяной водой. Нет, этот род грязи, прилипшей к душе, не оттирался ни мочалкой, ни мылом — легче Бретту не стало.

Дженни, неплохо изучившая Мак-Кормика, поняла, что с ним творится что-то необычное. Он выбежал из ванной, не одеваясь, и затих под простыней, прислушиваясь сам к себе.

— Бретт? — снова позвала его Дженни шепотом.

Он продолжал хранить молчание, пытаясь выиграть время, чтобы собраться с мыслями.

В этот момент Дженни сделала то, к чему Бретт был готов меньше всего: она просто дотронулась до его плеча. И это легкое прикосновение теплых и нежных пальцев свершило то, о чем Бретт уже перестал и мечтать. Эффект был совершенно неожиданным и труднообъяснимым, почти неправдоподобным. Бретт снова почувствовал себя нормальным человеком, с душой, не запятнанной дневником Моди Гэмптон.

Наверное, это и называлось самой обыкновенной настоящей любовью. Бретт подвинулся и повернулся к Дженни лицом. Он был безмерно благодарен за то, что она не стала задавать лишних и несвоевременных вопросов, вероятно, чувствуя его состояние. Сейчас Бретту была нужна только она, и ничего больше. Дискуссии можно было отложить и на завтра.

Дженни поцеловала его в плечо, чуть пахнущее мылом. Она знала, что сейчас ровное дыхание Бретта собьется с ритма, а сердце начнет стучать сильнее. Господи, как это было хорошо! Чертовски хорошо!

— Джен! — только и смог произнести Бретт.

— Да!

Мир засиял всеми цветами радуги.

— Ты ничего не спросила меня вчера о дневнике.

Дженни в это время зашнуровывала кроссовки.

— Да, не спросила, — подтвердила она, стараясь не встречаться с Бреттом глазами.

Он уселся на ручку кресла и с явным интересом принялся наблюдать за манипуляциями Дженни со шнурками.

— И из каких же соображений?

«Теперь нужно быть крайне осторожной», — подумала Дженни. В голосе Бретта слышались саркастические нотки.

— Я полагала, что ты сам расскажешь мне все, что сочтешь нужным.

— А я полагал, что ты более любопытна.

— Ты правильно полагал. — Дженни занялась вторым шнурком. — Но, судя по всему, там не нашлось ничего интересного?

— Ты так думаешь?

— А на самом деле? Значит, что-то интересное есть?

— Да! — Бретт пересел с подлокотника в само кресло и, откинувшись на спинку, прикрыл глаза. — И даже больше.

— Так, значит, ты поверил в то, что…

— Ни в коем случае. — Его глаза все еще были закрыты, но голос стал жестким. — Просто… Не спрашивай ни о чем, ладно? Возьми и прочитай дневник сама.

Дженни почувствовала горькую обиду. Она так надеялась, что Бретт наконец-то поверит и поймет.

— Дженни, мне очень жаль.