— Ты в порядке? — спрашивает Сара и кладет мне на плечо худенькую, но сильную руку.— Мы можем пойти назад.

— Все нормально.

Я открываю глаза. Мы отошли от церкви всего на несколько сотен футов. Большая часть главной улицы все еще перед нами, и мне хочется осмотреть ее целиком.

Теперь мы даже сбавили шаг, Сара показывает на свободные от деревьев и кустарника поляны, на остатки фундаментов, где когда-то стояли: ресторан («Пицца-ресторан, здесь мы нашли печку»); кулинария («Там еще можно разглядеть вывеску, вон там, видишь, почти ушла под землю? “Сэндвичи на заказ”»); бакалейный магазин.

Вид бакалейного магазина, кажется, расстраивает Сару больше всего. Земля здесь разворочена, а трава еще моложе, чем в других местах,— признак раскопок, которые велись не один год.

— Мы долго находили здесь всякую еду. Ну, знаешь, консервы, даже кое-какие коробки и упаковки уцелели в пожаре,— Сара грустно вздыхает.— Но теперь здесь уже ничего не найдешь.

Идем дальше. Еще один ресторан, это можно понять, глядя на большую металлическую барную стойку и два стула, которые стоят, прижавшись друг к другу металлическими спинками; магазин скобяных товаров («Много раз спасал нам жизнь»). За скобяными товарами — старый банк. В этом месте тоже есть лестница, которая уходит под землю. Оттуда на солнечный свет выходит черноволосый парень. Постовой. На плече у него небрежно болтается винтовка.

— Привет, Тэк,— робея, говорит Сара.

Парень, проходя мимо Сары, ерошит ей волосы и говорит:

— Только мальчики. Ты это знаешь.

— Знаю, знаю,— Сара закатывает глаза.— Я просто показываю Лине, что тут и как,— Она поворачивается ко мне и объясняет: — Здесь спят мальчики.

Значит, заразные все-таки не совсем отказались от сегрегации. Этот маленький признак нормальности или, скажем, чего-то знакомого дарит мне облегчение.

Тэк переключает внимание на меня и хмурится.

— Привет,— говорю я.

Приветствие получается пискливым, тогда я пытаюсь улыбнуться, но безуспешно. Тэк очень высокий и, как все в Дикой местности, худой, но руки у него словно сплетены из мышц, а подбородок твердый и мужественный. Под левым ухом у Тэка тоже имеется метка исцеленного — шрам из трех порезов, которые образуют небольшой правильный треугольник. Интересно, эта метка фальшивая, как у Алекса, или он прошел процедуру исцеления, но она не сработала?

— Просто держись подальше от хранилища,— говорит Тэк.

Слова обращены к Саре, но смотрит Тэк на меня. Глаза у него холодные, взгляд — оценивающий.

— Мы и держимся, — отвечает Сара, а когда Тэк уходит, шепотом сообщает: — Он со всеми такой.

— Понятно, что имеет в виду Рейвэн, когда говорит, что у него тяжелый характер.

— Но ты не бери в голову. Я хочу сказать, он против тебя ничего не имеет.

— Не буду,— говорю я, но на самом деле эта короткая стычка на меня подействовала.

Все здесь не так, все вывернуто наизнанку, перевернуто с ног на голову: двери ведут в никуда, исчезнувшие дома, улицы, дорожные знаки до сих пор отбрасывают тень на настоящее. Я чувствую их присутствие, слышу шаги сотен ног, за песней птиц слышу давно стихший смех людей. Это место построено из эха и воспоминаний.

На меня вдруг навалилась страшная усталость. Мы прошли всего половину этой старой улицы, а моя решимость обойти все это место уже кажется бредом. Яркий солнечный свет, свежий воздух и свободное пространство вокруг лишают меня способности ориентироваться. Я поворачиваюсь вокруг оси, слишком быстро и слишком неуклюже, и спотыкаюсь об известняк в пятнах птичьего помета. Секунда свободного полета... и я приземляюсь в грязь лицом вниз.