После двенадцатого звонка он подошел-таки к столу и нажал кнопку. Из динамика тут же вырвался негодующий голос Аскольда Матвеевича:

— Суворин, где тебя черти носят?! Быстро поднимись ко мне!

Панкрат отключил связь, не удостоив шефа своим ответом, с сожалением посмотрел на плоскую темно-коричневую бутылочку, в которой еще оставалось больше половины бальзама, подумал и налил треть стакана.

Выпил залпом. Потом снял “сбрую”, подержал некоторое время в руках и положил в сейф. Вместе с “гюрзой”. Надел пиджак, метнул один за другим три дротика в физиономию “национального героя” Басаева, поразил оба глаза и переносицу и отправился на “ковровые разборки” к шефу.

Полторацкий был разгневан. И тоже успел выпить. Похоже, не один — на столе Панкрат увидел опустошенную бутылку “Шато-Тьери” урожая “…надцатого” века и два пузатых бокала из богемского стекла, по размерам смахивавших скорее на небольшие вазы. Суворин догадывался, кем мог быть собутыльник шефа, и это не сулило ему ничего хорошего.

— Ты знаешь, что ты сделал, Панкратушка? — с перекошенным лицом набросился на него Аскольд Матвеевич, едва начальник охраны переступил порог его кабинета.

— Пытался утихомирить хулигана. Что входит, прошу заметить, в мои служебные обязанности, — совершенно спокойно ответил он, уже подозревая, чем закончится сцена.

— Хулигана! — завопил Полторацкий. — Да ты знаешь, на кого ты сегодня браслеты надел?

Он выбежал из-за стола и, подскочив к Панкрату, схватил его за лацканы пиджака. Брызгая слюной в лицо Суворину, он почти прорычал, что было весьма неожиданно для человека, который ни разу не повышал голос в присутствии своих сотрудников:

— Это — сын самого Бутырского! Нашей “крыши”! Это ты понимаешь?

— Теперь — да, — чувствуя, что терять уже нечего, Панкрат усмехнулся. — Разрешите идти, Аскольд Матвеевич?

Шеф внезапно сник, будто из него выпустили воздух. Повернулся спиной к Суворину и бросил:

— Катись к чертовой матери! Только с приказом об увольнении ознакомься…

Полторацкий указал Панкрату на бумагу рядом с подносом, на котором стояла вазочка с фруктами и еще одна — с остатками черной икры. Там же лежала и ручка — “паркер” с золотым пером.

Подписав приказ о своем увольнении, Суворин машинально оглядел стол, задержал взгляд на списке сотрудников, в котором его фамилия была обведена жирной красной линией, и протянул бумагу шефу.

— Теперь я свободен? — невозмутимо спросил он.

— Абсолютно, — зло ответил директор, выдернув бумагу из его пальцев. — Вали, Суворин, куда подальше…

Панкрат недобро усмехнулся. Накопившееся за день возмущение требовало выхода.

— Одну минутку, шеф, — проговорил он.

— Что еще? — резко обернулся тот.

И получил сокрушительный удар в челюсть, после которого оказался в противоположном углу комнаты в обнимку с невысоким сейфом-тумбой.

— Приятно было поработать под вашим чутким руководством, — бросил Панкрат, выходя в коридор, и аккуратно притворил за собой дверь.

Потом он зашел к себе в кабинет, надел пальто, полюбовался на стрелы, торчащие в мишени, забрал со стола бутылочку с бальзамом и закрыл дверь кабинета на ключ.

Уже на выходе он увидел Машу, сидевшую у барной стойки и потягивавшую коктейль из высокого узкого бокала. Прошел было мимо, но потом остановился, подумал и решительно дал задний ход. Маша, конечно же, продолжала оставаться любовницей Полторацкого; но теперь он больше не был шефом Суворина.