Я позволяю ей болтать дальше, пока мы идем к машине. Том стоит, прислонившись к «Мини Куперу», на его лице смущенная улыбка — как обычно в присутствии моей матери. Снежок обнюхивает землю у его ног.

— Том! — восклицает мама, бросаясь к нему и обнимая его за шею, ее звенящие браслеты едва не прищемляют его ухо. Он смотрит на меня поверх ее плеча, подняв брови, и я с трудом подавляю смех.

— Рад вас видеть. Хорошо долетели? — спрашивает Том, высвобождаясь из ее объятий.

Мама пренебрежительно машет рукой.

— Жуткая теснота. Я была зажата между двумя очень широкими пассажирами, но… — она пожимает плечами, — вот я здесь. И должна сказать, что погода здесь лучше, чем в Сан-Себастьяне.

Я смотрю, как мама неуклюже забирается на заднее сиденье, а Том берет ее чемодан и ставит его в багажник. Мы обсуждали, что с появлением ребенка нам действительно стоит сменить машину на четырехдверную, но расширение коттеджа съедает все наши финансы.

— Мне не терпится увидеть коттедж, — говорит мама, подаваясь вперед и держась за спинку сиденья Тома, когда я выруливаю с парковки. — После того как поговорила с тобой по телефону, я нашла документы и сразу позвонила поверенному…

Конечно же, она позвонила. Держу пари, мама занималась этим делом с той самой минуты, как я положила трубку. Но я благодарна, что мне не пришлось разгребать это самой.

— Судя по всему, твоя бабушка купила коттедж в марте семьдесят седьмого года и жила там, пока не сдала его в аренду весной восемьдесят первого. Потом она купила дом в Бристоле. — Мама выпаливает все это без передышки.

— Значит, вы с ней какое-то время жили в коттедже? — удивленно уточняю я. — Ты можешь это вспомнить?

— Хм-м… Нет, не совсем. Мне было три года, когда мы уехали. Но, может быть, если я увижу его снова, это подстегнет мою память.

— Обстановка там несколько старомодная, — объясняю я. — Особенно кухня, хотя Том превосходно разбирается со всеми остальными помещениями. — Я улыбаюсь мужу. — К сожалению, в свободной комнате все еще ярко-желтые стены.

Мама смеется.

— Это меня в высшей степени устроит. Расскажи мне подробнее, как дела у твоей бабушки?

Я смотрю на маму в зеркало заднего вида. Она сняла шляпу, и ее темно-карие глаза светятся от волнения, но за этим волнением есть и еще что-то — боль, которую она пытается скрыть. Мне интересно, что на самом деле происходит между ней и Альберто. У меня постоянно складывается впечатление, будто мама от чего-то убегает.

Я открываю рот, чтобы заговорить, надеясь, что на этот раз меня не прервут.

— Вчера вечером мне позвонил детектив. Сержант Мэтью Барнс. Он был весьма вежлив, однако сообщил, что поговорил с директором дома престарелых, Джой. Она дала полицейским совет: бабушку лучше расспрашивать на месте, в «Элм-Брук», где она чувствует себя в безопасности. И при этом должны присутствовать ты или я. Предполагается, что она достаточно в своем уме, чтобы ответить на вопросы, поскольку у нее бывают моменты просветления и она многое помнит из прошлого, так что может сообщить что-нибудь полезное.

— Я буду там, — твердо говорит мама.

— Хорошо. Как долго ты планируешь оставаться в Англии? И как же твоя работа?

Мама негромко фыркает.

— Я взяла неделю отпуска. Думаю, случившееся в моем коттедже можно отнести к смягчающим обстоятельствам, верно?

— Я… ну, да… но это всего лишь формальность. Полиция намерена поговорить со всеми, кто жил в доме в течение этих двадцати лет.

— Знаю.