Изменить размер шрифта - +
Если бы хозяйка не поленилась заглянуть в любую из них и попыталась бы разобрать мелкий и быстрый почерк Иозефа, она наверняка перепугалась бы и, несомненно, избавилась бы от весьма опасных по тем временам записей. Но читали эти книжечки, на наше счастье, судя по следам помета на переплетах, только ее куры.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Нельзя сказать, чтобы Нина была этому рада.

Шел уже второй год, как Нина с девочками уехала от сестры, устроилась в районную школу преподавать немецкий язык. Уехать пришлось потому, что нужны были на всех троих продуктовые карточки: сидеть на шее у родных в такие трудные военные годы было невозможно, а свои деньги иссякли.

У них больше ничего не было, все продали: шубы, золото, украшения, посуду. Сохранила Нина лишь содержимое флорентийского саквояжа, из кожи которого местный скорняк и сапожник соорудил каждой из троих по паре чего-то вроде бот – купить новую обувь было негде и не на что.

Из предметов личной роскоши выжил лишь один ореховый гребень, что подарил Нине муж давным-давно, в другой жизни, еще до первой войны. Гребень этот один и свидетельствовал, что другая жизнь некогда действительно была.

Плакать в те годы никто себе не позволял. Последний раз Нина расплакалась в тридцать седьмом, когда глядела в полные слез глаза Дукса, который оставался в деревне на попечении молочницы.

– Я скоро вернусь, – сказала ему тогда Нина, но оба знали, что она никогда в Немчиновку не вернется и что друг друга они, собака и хозяйка, больше никогда не увидят.

Из книг она взяла с собой лишь учебники и дореволюционный еще том Федора Тютчева – стихи и письма… Удивительно, но том этот выжил, пережил бабушку, он сейчас передо мной.

 

Юра еще до войны женился на сокурснице из семьи подмосковных крестьян, у него родились дочери-погодки. Его забрали на фронт из аспирантуры, он погиб в сорок втором, о чем родным не было известно, был похоронен в общей могиле.

В сорок третьем Ёлочка ходила в десятый класс, Светлана – в седьмой. Всех старшеклассников в обязательном порядке весной выгоняли на прополку свеклы, в сентябре – на сбор картошки. Теплого пальто у Ёлочки не было, она мерзла и простужалась, закончилось все двусторонним воспалением легких при полном отсутствии лекарств…

Тем не менее Нина со страхом видела, что ее дочь подвержена самой оголтелой романтике. Конечно, отчасти это было объяснимо возрастом и книжным воспитанием. Но, думала Нина, еще в этом и невольная попытка защититься от уродливой нечеловеческой жизни.

Вот стихи из тетради Ёлочки осени сорок третьего года под названием

Тихая песня цикад:

 

В той же тетрадке дочери Нина продолжала делать дневниковые записи.

Быстрый переход