Влас Константиныч встал и тихо пошел к двери. Главный инженер вздохнул, покачал головой и снова снял телефонную трубку.

Ночью в кроватном цеху послышался шум. Скрипел жестяной кожух. Внутри него что-то свистело, хрипело, повизгивало. Глухо вздрагивал пол. Вахтер Федулыч, человек нервный и бессонный, срезу забеспокоился, тревожно прислушался. Никак пробрался кто в цех? А зачем? По какому такому делу? Федулыч грозно нахмурился, тряхнул музейной берданкой и, шаркая мохнатыми валенками в оранжевых галошах-самоклеях, зашагал к воротам цеха. Шум становился сильнее. Слышались вздохи, хрустело железо. Как будто старорежимный леший в футбольных бутсах бегал по крыше. Бдительный заводской страж мысленно перекрестился и рывком распахнул дверь. Приложив руку козырьком, он всмотрелся в глубину цеха. Но там не было ни души. Притихли работяги-станки, застыл наверху кран. Зато вовсю работала машина Власа Константиныча. Хлипкий кожух ходил ходуном, корежась, как студень. Вертелись колеса, вверх и вниз мчались матерчатые ремни в частых заплатах. Откуда-то изнутри слышались вздохи. Будто какие-то поршни накачивали и выпускали воздух.

Опасливо озираясь, Федулыч заспешил в сторожку.

— Так что докладывает вахтер Кузьмичев. — Он откашлялся в телефонную трубку. — Вечный движитель в кроватном цеху пошел на полный ход. Гудет, прямо ужасть…

— Что? Что ты там мелешь? Какой двигатель? Кто разрешил?

«Ночной директор» на, другом конце провода никак не мог взять в толк, о чем идет речь. Он спустил босые ноги с директорского дивана и пошевелил большими пальцами.

— Крутится, Павел Матвеевич, по истинной правде говорю, крутится. Как есть, сам пошел, — слышался сипловатый голос из телефонной трубки.

— Гм, крутится? Хорошо, примем меры.

Павел Матвеевич еще не представлял себе точно, что именно нужно сделать, но с юридической точки зрения картина была для него очевидна. Что-то там шевелилось, крутилось без соответствующей санкции. Он позвонил на квартиру Меркушкину…

Когда ровно в восемь ноль-ноль Влас Константинович подошел к кроватному цеху, там уже собралась толпа.

Завидев изобретателя, рабочие замолчали и расступились. Провожаемый любопытными взглядами, он подошел к Федулычу. Заводской страж с непроницаемым видом охранял вход.

— Ну-ка, пусти, — Влас решительно распахнул дверь и шагнул в цех. В самом дальнем углу, за невысокой загородкой из кроватных сеток, дрожа и раскачиваясь, гудела его машина. Перед нею на почтительном расстоянии стояли несколько мастеров и начальник цеха Меркушкин. Весь красный от возбуждения, Меркушкин махал руками, что-то доказывал мастерам.

— А, Власу Константинычу, — он обернулся и протянул обе руки. — Что же это ты, мил-человек, машину доделал и никому ни гу-гу? Все вы, выдумщики, хе-хе, одинаковые. Мы тебе помогаем, чтобы, значит, все, по-дружески, сообща, коллективно, а он себе тихой сапой, молчком. А если бы какой непорядок вышел, если бы она ночью жахнула, кому отвечать? Ну, ладно, кто старое помянет…

Машина без устали продолжала крутиться. Дребезжали жестянки, что-то жалобно ухало в глубине. У самой загородки примостился с блокнотом Семирусов. Одет он был против обыкновения кое-как. Видно, Меркушкин поднял его прямо с постели. Семирусов окончил факультет журналистики совсем недавно и потому во вверенной его попечению заводской многотиражке почти каждую статью начинал словами: «Любо-дорого посмотреть…» Потрясенный величием происходящего, редактор многотиражки картинно отбросил назад длинные русые волосы и устремил свой просветленный взор куда-то наверх, туда, где за тяжелыми стропилами цеха начинался таинственный храм мироздания, пронизанный загадочными силовыми линиями, полями и излучениями.