46

В середине октября Эрнест пришел с экземпляром романа «И восходит солнце», только что вышедшего в Штатах. Он торжественно развязал бечевку, развернул оберточную бумагу и робко вручил книгу. На отдельном листе в начале книги стояло посвящение Бамби и мне. После нашего разрыва он изменил посвящение, внеся и мое имя.

— О, Тэти! Какая замечательная книга, и я так горда!

— Значит, тебе нравится посвящение?

— Очень. Оно великолепно.

— Тогда хорошо. Мне хотелось хоть это сделать для тебя. Я все разрушил, вокруг одни развалины, потери.

— Да, — сказала я, глубоко растроганная. — Но взгляни сюда. — Я подняла книгу. — Взгляни, на что ты способен. Это сделал ты.

— Мы оба. Это наша жизнь.

— Нет, только ты — с самого начала. Ты должен был это знать, когда ее писал.

— Может, и так. — Он взглянул на книгу в моих руках, а потом отвернулся и стал смотреть в окно.

Я делала все, чтобы покончить со старыми привычками и начать встречаться с друзьями. Из прошлого остались несколько человек, которые хотели меня поддержать. Ада Маклиш навестила меня и пригласила вместе пообедать, желая отвлечь от грустных мыслей. Гертруда и Алиса позвали на чай, но я подумала, что не стоит возобновлять старую дружбу — Эрнест мог подумать, что я предпочла ему Гертруду. Верность — ненадежная вещь, и было трудно понять, на кого я могу положиться. Китти разрывалась. Полина была ее подруга, но и я тоже. Она никогда не симпатизировала Эрнесту и не доверяла ему. Китти несколько раз навещала меня, но каждый раз просила не говорить Эрнесту о нашей встрече.

— А то получится, что меня застукали во вражеском лагере, — объяснила она.

— Почему это я враг, если она вмешалась в нашу жизнь? Довольно несправедливо, тебе не кажется?

— Когда мы с Гарольдом расстались, можно было подумать, что я упала в туалет, так меня все жалели. Нужно время. Потом все вернется на свое место. Потерпи немного, дорогая.

Как-то днем, когда я думала, что Бамби спит, он услышал, как я рыдаю за обеденным столом, обхватив голову руками. Я не знала, что он в комнате, пока не раздался его голосок:

— О чем ты плачешь, мама?

— Солнышко мое, все хорошо, — сказала я, вытирая слезы краешком свитера.

Но все обстояло совсем не так. Так плохо мне еще не было, и держать себя в руках становилось все труднее. В начале ноября, когда прошло около шестидесяти дней нашего соглашения, я попросила Эрнеста ненадолго присмотреть за Бамби, чтобы я могла куда-нибудь уехать и собраться с мыслями. Он согласился, и в одиннадцать часов я попросила Китти сопровождать меня в Шартр, объяснив, что без хорошей компании я не смогу оценить замки и красоту пейзажа, хотя на самом деле просто боялась находиться одна.

На заходе солнца мы зарегистрировались в «Гранд-отеле», и хотя было довольно прохладно, Китти предложила до ужина погулять вокруг озера. Свежий воздух бодрил, а очертания деревьев были необычно четкие.

— Я много думала о моих брачных обетах, — сказала я Китти на полпути. — Об обещании любить его и в радости, и в горе.

— Горе определенно пришло. — Она нахмурилась. — Откровенно говоря, я натерпелась, пока разделалась со своими обетами. Теперь вижу — разве можно утверждать, что любишь человека дольше, чем длится любовь? А что до слов «да убоится жена…», я их никогда бы не стала говорить.

— Я тоже не говорила, но странным образом воплотила в жизнь.

— Когда я встретила Гарольда, он тоже полностью разочаровался в браке, и мы составили собственный договор.