Каждый день мы уходили в горы в поисках хороших гостиниц и мест для рыбной ловли. За неимением северного Мичигана, Эрнест полюбил удить в речушке Стокалпер неподалеку от впадения Роны в Женевское озеро. Он проводил там часы, наслаждаясь ловлей форели, а мы с Чинком в это время валялись на траве — читали или болтали.

— Приятно наблюдать, как вы любите друг друга, — сказал однажды Чинк, когда мы отдыхали, развалившись в тени цветущей груши. — А было время, когда я сомневался, удастся ли Хему пережить Милан.

— Милан или красавицу-медсестру?

— И то и другое, — ответил он. — Те события не пробудили в нем главного. А ты пробудила. — Чинк скрестил руки за головой и закрыл глаза. — Старина Хем, — пробормотал он и моментально заснул.

Чинк видел и понимал то лучшее, что было в наших отношениях, и мне это нравилось. Ведь он знал об Эрнесте вещи, которых не знала я. Оба участвовали в историческом событии, выпили вместе океан пива, не раз разговаривали ночью по душам. Иногда долгими прохладными вечерами они вспоминали войну, сидя на просторной веранде нашего шале, и я по-новому оценила их военный опыт.

Чинк был и остался солдатом. Эрнест вернулся в Штаты, а Чинк не покинул ряды британской армии. Последние годы он служил в Ирландии в британских оккупационных войсках, пытавшихся справиться с вспышками насилия в ирландской борьбе за независимость. Тяжелая была служба — он не раз видел смерть и, отдыхая с нами, каждый день старался хоть немного позабыть об этом.

— Как странно, — сказала я ему как-то вечером, — там идут бои, а ты садишься на пароход, и у тебя начинается отпуск. Просто покупаешь билет и выходишь из игры.

Чинк невесело рассмеялся.

— В нашей войне, — и он кивнул в сторону Эрнеста, — когда фронт тянулся до самого Ла-Манша, бывало, солдаты бегали домой чайку попить. Потом возвращались, брали штыки, надевали газовые маски, все еще чувствуя во рту вкус домашнего печенья.

— Человеческому мозгу трудно это постичь, — сказал Эрнест. — Нельзя примириться с такими перепадами. Ты привыкаешь к одному месту, или к другому, или к месту между ними. А потом начинаешь ломаться.

— Точно, — подтвердил Чинк.

— Но иногда, если ты уже был на войне и знаешь, что это такое, туда возвращаешься. Похоже на то, о чем ты говорила, малышка. — Эрнест кивнул через стол, встретившись со мной глазами. — Как будто берешь билет и едешь, и выбираешься, только когда тебя прихватит или ты проснешься.

— Не всегда это приятно, не так ли? — сказал Чинк — он знал о ночных кошмарах Эрнеста и о том, как он по-прежнему просыпается ночью в поту, кричит и глаза его полны ужаса. Друзья кивнули друг другу и подняли бокалы.

В один из таких вечеров, когда мы много пили и говорили, Чинк предложил добраться до Италии через перевал Большой Сен-Бернар.

— Прошли ведь там Наполеон и Карл Великий, — сказал он, стряхивая с усов пивную пену.

— А далеко до перевала? — спросила я.

— Думаю, километров пятьдесят.

— Давайте пойдем, — загорелся Эрнест. — От Аосты доедем поездом до Милана.