Кэтти тяжело вздохнула:

— Ну что ты все время твердишь: не мой отец, не мой отец. Питер любит нас и мечтает подружиться с тобой. Разве он виноват в том, что ты ни разу не захотела с ним поговорить по-человечески?

Мария словно оглохла. Она молча взяла с комода зубную щетку и на ходу бросила матери:

— Отдохни. Я сама приготовлю Питеру еду.

На кухне девушка налила в кастрюльку воды, поставила туда бутылочку с молоком и водрузила все это на плиту. За несколько минут умылась и с теплой бутылочкой вернулась в детскую.

Мать поднялась с постели.

— Покорми Питера, ладно? И быстрее иди завтракать, а то опоздаешь в школу.

Кэтти вышла. Мария наклонилась к малышу, показала ему бутылочку и ласково пропела:

— Ну, хочешь кушать, Питер? Хочешь? Конечно, хочешь.

В темных глазенках вспыхнул огонек осмысленного выражения. Пухлые ручки потянулись к бутылочке, слюнявый ротик растянулся в беззубой улыбке.

— Ты мой хорошенький...

Надев на бутылочку соску, она сунула ее ребенку. Маленький Питер радостно хрюкнул, сжал резинку голыми деснами и сосредоточенно зачмокал.

Мария внимательно оглядела малыша:

— А ну-ка скажи, свалишься ты отсюда или нет, пока сестра будет одеваться? Я думаю, не свалишься.

Девушка погладила младенца по мягкому животику, достала из шкафа одежду, скинула пижамную куртку. Мурлыча под нос модную песенку, натянула трусики и уже взяла лифчик, но тут почувствовала на себе чей-то липкий взгляд и опустила руку. Медленно подняла глаза к висящему перед ней зеркалу. В тусклом стекле отражалась открытая дверь детской, часть кухни и сидящий возле стола отчим. Он жадно разглядывал девушку. Мария презрительно ухмыльнулась, не торопясь надела лифчик, потом подошла к двери и смерила отчима ненавидящим взглядом. Захлопнула дверь.

Брат и сестра закончили свои дела одновременно: девушка оделась, а младенец высосал положенное ему на завтрак молоко. С малышом на руках Мария вышла из детской. Отчима на кухне уже не было. Девушка отдала ребенка матери и села за стол. Перед ней стояла мисочка с неаппетитной слизистой массой.

— Опять овсянка?

— Между прочим, тебе овсянка очень полезна. Ешь.

Мария уныло сунула ложку в липкое варево. Больше всего ей сейчас хотелось курить, но при матери она этого делать не решалась. Придется потерпеть.

— Спасибо, я не голодна.

На кухню ввалился отчим — обрюзгший и раздраженный. Еще с порога он принялся отчитывать падчерицу:

— Что, овсянка слишком проста для твоего изысканного вкуса? Еще бы — плебейская еда. Может быть, ты предпочла бы яичницу с ветчиной?

Мария бросила на него враждебный взгляд.

— Честно говоря, я предпочла бы именно это.

Отчим неуклюже плюхнулся на стул, повернулся к Кэтти и прорычал:

— Каково, а? Поди, стыдится, что мы бедны и не трескаем по утрам яичницу с ветчиной?

Глаза девушки потемнели от гнева:

— А мы не были бы так бедны, если бы ты перестал лакать свое пиво и пошел зарабатывать деньги.

Питер обиженно вздохнул и заныл, обращаясь будто бы только к жене:

— Вот чего в ней нет, так это уважения к своим родителям. Одни оскорбления! Оно и понятно: где ей набраться чему-нибудь путному, если она шляется по ночам неизвестно с кем.

Мария вскинула голову:

— Своих родителей я уважаю! Но не тебя.

Кэтти хлопнула ладонью по столу:

— Мария! Замолчи!

Девушка раздраженно подвинула к себе миску:

— Пусть он не цепляется ко мне.

Пытаясь успокоиться, попробовала проглотить пресную холодную кашу. Отложила ложку. Кэтти не унималась.

— Отец прав.