– А что, труп претензии какие-то предъявляет? – выпалил Казачинский, и его импровизированная шутка, отдающая черным юмором, немного разрядила обстановку. Сидящие в машине засмеялись.

– Форма у тебя, конечно, это что-то, – заметил Спиридонов, разглядывая устаревшие петлицы на воротнике Казачинского. – Надули они тебя на складе. Знаешь что, ты лучше в штатском пока ходи – у Вани в группе это разрешается. Вот если начальство пожалует – не наше, а откуда-нибудь сверху, – тогда да, могут быть неприятности. Хотя ты всегда можешь сослаться на то, что только что поступил в угрозыск.

Казачинский слушал и кивал. Значит, для них человек со шрамом был просто Ваня. Старик, как он успел заметить, фигурировал в дружеских разговорах как Петрович, но как-то подспудно ощущалось, что Ване оказывают больше уважения и к нему обращаются с большим почтением. «Такой жуткий шрам, – думал Казачинский, поглядывая на рубец возле виска Опалина, – конечно, достался ему в каком-то деле… Наверное, чуть не убили его. Опасная у них работа… Но я ведь знал, на что иду. Знал? И в любом случае…»

– Ваня, а это правда, что у нас звания введут, как в Красной армии? – спросил Логинов у Опалина.

– Кто сказал? – Иван нахмурился.

– Да слухи ходят.

– Ну раз Петрович говорит, значит, дело верное, – засмеялся фотограф.

– Захотят и введут, нас не спросят, – усмехнулся Опалин. – И будем все капитаны и лейтенанты. – Возвращение к системе званий расценивалось современниками неоднозначно; многим казалось, что это шаг назад, который не может принести ничего хорошего.

– Не-не, я меньше чем на полковника не согласен, – встрепенулся Шаповалов.

Он был молодой – чуть старше тридцати – жизнерадостный круглолицый весельчак, и ничто в его манерах не напоминало о его непростой профессии.

– Мы тебя генералом сделаем, – пообещал Петрович, ухмыляясь. – Генерал Шаповалов, на которого никогда не жаловались пациенты…

– Ха-ха-ха!

– Генерал с собственным кладбищем! Чего не о каждом можно сказать! – с пафосом объявил Спиридонов.

– Да, это признак настоящего генерала, – заметил Опалин, улыбаясь.

– Заслужил, товарищи! Заслужил! Днем и ночью трудился без устали! – прокричал Шаповалов, важно поднимая указательный палец, и все захохотали так, что на них стали оглядываться из соседних машин.

Голова у Казачинского шла кругом. «Ведь где-то убили человека. Может быть, тело еще не остыло… а мы едем туда – и смеемся. – В тесной гимнастерке было жарко, лучи солнца слепили, он надел фуражку, которую держал на коленях, и поправил козырек. – Но, с другой стороны, солнце ведь светит, несмотря на то, что кто-то умер. И жизнь как-то продолжается…»

Пока они стояли на перекрестке, общий разговор принял совсем неожиданное направление. Кто-то упомянул Ромена Роллана, который как раз в эти дни гостил в Советском Союзе, и выяснилось, что Петрович и доктор читали его книги и имели о них собственное мнение, отличающееся от газетных панегириков.

– Неплохо пишет, – сказал Шаповалов. – Но – французисто.

– Это как? – спросил Опалин с любопытством.

– Ну, понимаешь, человек старается, и вроде бы герои у него есть, и события разные он умеет подать, а глубины нет. Вроде как тебе обещали описать море, а присмотришься – это не море, а лужа.

– Нет, – решительно объявил Петрович, – ты не прав.