|
– Подпевайте, учитель! – просит Постышев. Широких начинает подпевать и слышит, как дрожит его голос, и чувствует, что губы тоже дрожат. Он медленно озирает маленьких людей, которые тянутся к комиссару и глядят на него восторженными глазами… – Выше руки, учитель! – кричит Постышев. – Во какой караваище испечем! Да, мальцы? Испечем? …Постышев едет из эвакопункта вместе с Широких. Тот молчит, спрятав лицо в кашне. На углу, возле гимназии, Ухалов тормозит, и Постышев, открыв дверцу, говорит: – Спасибо, учитель Широких. – Скорее, наоборот, – негромко отвечает Широких. – Спасибо, комиссар Постышев. Я завтра снова приду к детям. Как вы думаете, им интересно будет слушать сказки? – Мне интересно, не то что им. – Ну, до свиданья. – До свиданья. Широких смотрит вслед ушедшему автомобилю очень долго. Лицо его изрезано морщинами, и кончики бровей опущены книзу – как от большой обиды. СТАВКА АТАМАНА СЕМЕНОВА Атаман Семенов, укрепившийся на границе с Китаем, в Гродекове, принял Меркулова с Ванюшиным в просторной избе, которую охраняли забайкальские казаки и китайцы хунхузы. Атаман сидел на деревянной длинной лавке в красном углу, под иконами. На столе, струганом, не покрытом скатертью, лежали яйца, сваренные вкрутую и уже очищенные, зеленый лук, бело розовое сало, нарезанное тонкими ломтями, разделанная семга и большая тарелка красной икры. На подоконнике, в трех бутылях, стоял спирт, настоянный на можжевельнике, смородине и женьшене. Семенов был в длинной полотняной рубахе. На вошедших посланцев премьер министра смотрел хмуро, исподлобья. Вешалок здесь не было – изба рублена по крестьянски и, как говаривал атаман, без городских «штучек мучек». Посланцы, сняв шубы, держали их в руках, не зная, куда деть. Есаулы – желтолампасники, стоявшие мумиями возле двери, смотрели мимо, куда то в самую середину большого иконостаса, красиво мерцавшего в углу, над головой атамана. – Примите у них шубейки, – сказал наконец есаулам Семенов. – Проходите к столу, гости. Чем богаты, тем и рады, угощайтесь. Есаулы взяли шубы, улыбнулись посланцам «доброй воли» деревянными улыбками и замерли у дверей. Стоят есаулы и ничегошеньки не понимают, что тут происходит и о чем говорят. Им важно, что если кто из гостей пистолет из кармана вытащит – тут же немедля стрелять того наповал. – Григорий Михайлович, – начал Меркулов, – мы пришли к вам с открытым сердцем, для того, чтобы по братски, в атмосфере искренности и взаимного доверия обсудить все спорные вопросы и наметить взаимоприемлемую перспективу. Надеюсь, наш разговор состоится при закрытых дверях? – Эй, Фокин! – крикнул атаман. – Притвори дверь, чтобы никто в горницу не зашел. Ванюшин и Меркулов переглянулись. Семенов заметил это и осклабился: – Теперь двери закрыты, валяйте, выкладывайте, что привезли. – Григорий Михайлович, – сказал Меркулов по купечески прочувствованно, – сейчас, в дни побед, когда решается судьба нашей страдалицы родины, право, перестаньте вы разыгрывать чужую роль, совсем вам не подходящую. В конце концов, кто старое помянет – тому глаз вон. – А кто забудет – тому оба напрочь. – Господа у дверей останутся? – А как же? Личная охрана. Кто вас знает – может, вы меня прибить заехали? Сначала, понимаешь, лишили всех званий, потом потребовали покинуть пределы Российской империи, признали преступником, а теперь вдруг пожаловали? Нет, я калач тертый. |
