|
Орет на всю округу Путик, но следует куда надо, а хозяйка Паруня ему еще и добавит вицей по заду-то, по толстому да по розовому: "Вот тебе! А вот тебе! Не бродяжь!.." Скоро Путик, однако, освоился с техникой, дошел башкой своей удалой: по лесу мотоцикл ходить не может! -- и принялся сбегать в леса. Сутками пропадал в суземье. Паруня ищет его, зовет, в панику иной раз впадет, скотина же непутняя, как вовсе проголодается, заявится к дому, развалится в водомоине, зароется в прохладной грязной луже и делает вид, будто никуда не убегал. "Эко! Эко! -- ругается Паруня. -- Эко, лешой, развалился! Как дирехтор какой!" -- "Хурк-хурк", -- в ответ. "Все ты огороды разорил. Людям нету от тебя житья... Я вон заколоть тебя велю, тогда узнаешь!" -- "Хурк-хурк". -- "А подь ты к лешому!" -- хлопает Паруня по ядреному заду Путика и отправляется налаживать ему еду. Скоро картофель взойдет, огородина всякая. Наступит пора гряды полоть, овощь окучивать. Паруню уж тогда в покое не оставят, нет-нет да кто-то из телятниц прибежит: "Подмени меня, ребенок заболел...", "Подежурь за меня -- в город надо...", "Помоги картошку окучить, дров напилить, за сеном съездить, телку отходить..." А пока идет Паруня из-за речки от бабушки Даши по старым лугам, сплошь затянутым свербигой, сурепкой, дикой редькой да пыреем, идет деревушкой, в которой улиц уже нет, дома вразброс, по отдельности, гнезда дворов заросли травой, саморостной черемухой. Хрустят под ногами Паруни лопухи, чемерица, дудки, обувь вся в желтой пыли от цветков и в белой черемуховой чешуе. Спокойная, в себе притихшая женщина, будто гребется веслами в тумане, широко размахивая руками. Приостановилась, подняла лицо к небу. Что она там увидела? Что-то хорошее. Улыбнулась и погреблась дальше в гору догораживать кому-то огород, может, дрова пилить, может, козу и кур своих кормить либо баню топить, любит она попариться, кости простуженные погреть. За Паруней сонно тянется Тузик. Идет трудовая женщина -- Прасковья Александровна Воронова, русская крестьянка, и ждут ее дела, миру невидные, земные. Продолжение к "Паруне", дописанное самой жизнью Умерла Паруня глухой порой восьмидесятого года. И сколько лежала па холодной печи -- никто не знает. Городской мужик, обретающийся в моей избушке, приехал навестить деревенских, попроведать избу -- не увидел следа к Паруниной избушке. Мыши отъели у Паруни нос и уши, попортили лицо, продырявили глазницы. Кое-как снарядили вечную труженицу и увезли на кладбище, в соседнюю деревню, где под пихтами и осинами давно уже покоились и отдыхали все ее быковские подружки. Вместе им лучше. Вместе им не тесно и спокойно. Жена моя, бывшая фронтовичка, Марья Семеновна, узнав о смерти Паруни, давясь слезами, сказала: -- Бедная, бедная Паруша! Может, болела, пить просила, а некому и воды подать было. |
