— Будет врать-то! — рассердился часовой. — Полстраны он прошел! Как же!

А лейтенант поверил.

— Лодка капитана Курочкина, — сказал он, — в настоящее время выполняет боевое задание. Вернется через две недели. А ты пока на моем корабле побудешь. — И привел Егорку на свой торпедный катер. Вызвал боцмана:

— Это сын капитана Курочкина. — Боцман тоже как-то странно, растерянно кивнул. — Баня! Ужин! Отдых!

— Есть!

Боцман — громадный моряк в брезентовой робе — сам отмыл Егорку от дорожной грязи, постриг, поставил перед ним громадную миску, из которой, как из трубы парохода, валил густой ароматный пар.

— Флотский борщ, Егорка! — похвалился боцман. — Едал такой? То-то. Держи ложку в одну руку, а в другую хлеб. Наворачивай, Егор Иванович.

Борщ был алый, жгучий, пламенно горячий — аж слезы вышибал.

— То-то! — гордился боцман. — А ты чесночком закуси — полезный витамин. Флотский борщ без чеснока все равно что винтовка без патронов. А, знаешь, Иваныч, почему он флотский называется?

— Знаю, — Егорка положил ложку на край миски, отдохнуть. — Потому что он на морской воде сварен. И из морской капусты.

Боцман захохотал.

— Бычок ты в томате, Егорка! Флотский он потому, что наваристый. После него не спать хочется, а работать, службу на корабле править. Ты ешь, кушай, еще подолью.

Пока Егорка справлялся с наваристым борщом, боцман посвятил его во все дела славного катера, на котором они находились.

— Только что из рейда пришли. Ремонтироваться. Потрепал нас немец. — Егорка и сам заметил круглые дырки в корпусе от пуль и зазубренные пробоины от осколков снарядов. — Команда наша боевая сейчас на берегу, учебу проходит. Капитан подлечивается, зацепило его. А завтра ремонтники придут. Отладят все, заштопают. Боезапас пополним — и в море, на охоту за фашистским зверем. Пойдешь с нами?

— Не, — Егорка снова отложил ложку. — Я с батей пойду, на его подлодке.

Боцман почему-то отвел глаза, стал суетливо нарезать хлеб. Хотя нарезал его уже на весь экипаж.

— Ты вот что. — Боцман призадумался. — Ты сейчас пей компот из сухофруктов и ложись отдыхать. Я тебя утром побужу. А то ты уже в миску носом клюешь… Курочкин…

Боцман уложил Егорку в кубрике на узком диванчике, укрыл бушлатом, от которого пахло соленой морской водой. И Егорка уснул крепко и спокойно. И снился ему сначала огненный борщ из морской воды, из морской рыбы, из морской капусты. А потом ничего ему не снилось — так глубоко навалился на него добрый сон.

Разбудил Егорку рев сирены и частый колокольный бой.

Егорка выскочил на палубу, и его оглушил жуткий вой самолета. Тот будто бы падал с неба на маленький катер и тянулся к нему острыми злобными строчками огоньков.

Боцман, широко расставив ноги, ловил в паутинку пулеметного прицела распластанную крестом тень самолета с короткими хищными крыльями.

Прогремела очередь, запрыгали по палубе горячие гильзы.

Самолет круто, прямо над катером, взмыл, истошно завывая, от его брюха отделились две черные капли и понеслись вниз, вырастая в размерах.

Одна бомба упала в стороне, с грохотом подняв столб зеленой воды с белой курчавой пеной на макушке — катер даже закачало волной, а другая бомба упала на палубу и завертелась, шипя и далеко разбрасывая огненные искры.

— Зажигалка! — крикнул боцман, обернувшись. — Гаси!

Егорка подхватил с палубы швабру и, зажмурясь, столкнул злобно шипящую бомбу за борт.

— Молодец! — крикнул боцман и снова приник к пулемету.

Самолет опять пошел в атаку, вырастал, ревел, стучал двойным пулеметным огнем.