Ветер переменился, и пламя заколыхалось, как будто вытряхивали простыню, поползло вверх и вниз по горе, и вскоре они услышали, как мимо задних ворот пронеслись пожарные машины. Уиллис, Хертс и Слай спустились с крыши, кричали, махали руками, а огонь шел уже по всем направлениям — то рвался на запад, то вдруг поворачивал на восток, — а Линди, сидя на раскаленной жестяной крыше, чувствовала усиление лихорадки и с ужасом ждала, что заполыхает вся долина. В ожидании она начала дрожать, ей стало холодно, и она схватилась за кирпичную трубу. Кладка осыпалась у нее под пальцами, сразу же наступила темнота, огонь пожирал куст за кустом, взбирался все выше в горы, и к ночи стало ясно, что ранчо не пострадает, даже если пожар не удастся потушить. Ей казалось, она слышит писк серых белок, рев черных медведей, завывание рысей, звавших на помощь, треск падавших в чаще дубов, само движение огня по горе, готового жадно проглотить все живое. К поздней ночи пожарные со всего Лос-Анджелеса и Риверсайда работали в горах, рубили просеки, заливали из шлангов деревянные дома и старались действовать слаженно. На всякий случай Хертс со Слаем затопили дальний конец рощи; деревья стояли в воде, мавзолей засыпали хлопья пепла, похожие на снег, поздно ночью огонь превратился в узкую рыжую полосу, неясно тлевшую где-то далеко; но запах преследовал их, как будто тянулся за ними. Зеваки со всей долины съезжались на ранчо, в горы, чтобы посмотреть на огонь, понюхать, как он пахнет, высунуть язык и ощутить на нем горький вкус пепла. Они припаркуют машины на смотровых площадках и, потягивая из фляжек, примутся спорить, куда повернет огонь; кто-то займется любовью в первый или в последний раз; кто-то будет делать это так, как будто ничего особенного сегодня вечером не случилось. А тем временем лихорадка не отпускала Линди; Роза все-таки отвела ее по холму домой, уложила в постель, и до утра она дрожала на холодных мокрых простынях. Линди лежала одна, скрестив руки на груди, и терпеливо ждала, хотя по временам у нее почти останавливалось дыхание. Она сказала себе, что вынесет все, когда положила руку на холодный латунный поручень, подняла ногу на ступеньку, ведущую к кровати, и в тот миг, когда Роза положила руку ей на поясницу, заметила, что к статуе купидона прислонена записка. С лестничной площадки было видно, как за окном пылают отдаленные холмы, и в свете этого пламени, под охи Розы и крики Зиглинды наверху, в комнате, она прочла, что Лолли взяла с собой Паломара и вместе с Брудером укатила в «Гнездовье кондора».

6

Сентябрьским утром тридцатого года, между шестым и седьмым приступами, Линди ехала вдоль берега, а рядом с ней сидела Зиглинда. Дорога стала шире, полоса асфальта — почти такой же, как в прошлом году сделали Колорадо-стрит: отхватили по пятнадцать футов с фасада каждого здания, чтобы дать место машинам. Дорога вилась вдоль берега, разрезала приморские деревни, где громоздились оштукатуренные розовым мотели, похожие на огромные осенние сорняки. Последние отдыхающие свешивали полосатые полотенца с балконов, маленькие магазинчики еще торговали видовыми почтовыми открытками, содовой водой, мороженым и жаренной в тесте рыбой. На одной из остановок Зиглинда съела блюдце шербета, а Линди, перебрав стопку дешевых открыток, купила себе одну с точно такой же фотографией, как на потолке у доктора Фримена.