— Степь графична, — не согласился Ваня. — Ей давно не нужен цвет. Он остался в ее прошлом. До Всемирного потопа.

Я оглянулась. Может, он был прав. Резкие, неуклюжие линии, четкие границы между светом и тенью делали мертвым незнакомый край. Где в нем теплилась жизнь? Эта странная, ни на что не похожая земля оставила от себя разрушенный временем скелет, иссохшие, рассыпающиеся на солнце кости гор на безжизненном, выцветшем до серой желтизны песке. Целый день и целую ночь. Сказочная страна оживала утром и вечером, вспоминая о прошлом. Днем о смерти древней земли не думаешь, зато вечером солнце красит степь в цвета красно-бурого вулканического туфа, покрытого или легкой рябью, или выбоинами, ухабами, щербинами. Песчаные холмы и горы пылают на солнце кровью, в их тени сплошная чернота. И невольные мысли, не все так просто. Тяжело и страшно умирал неведомый, сказочный край.

Я купила по дороге необычную дудочку, саз-сарынсай. Из терракотовой глины. Мне показали, как в нее дудеть. Я училась дудеть целый день, пока мы ехали. Ее звук был протяжный, бесконечный, печальный, как вечерняя, безлюдная, голая степь. Странный саундтрек к сумеречной степи, где за черной линией горизонта едва теплится догорающий красный огонь.

— Я сейчас засну. — Ваня потер ладонью глаза. — Она действует как димедрол.

— Я еще не достигла совершенства.

Мы слетели с грейдера, попав на «пухляк». Я усыпила Ваню тоскливой, щемящей песней одинокой степи. И мы полетели на тот свет, скользя по пушистой земле водными лыжами колес. Пока не упали колесами на грейдер.

— Приехали, — сказал он.

Я включила свет, его губы были крепко сжаты, он смотрел в лобовое стекло, положив руки на руль. Смотрел в непроглядную темень, где и не было никого.

— А я испугаться не успела.

— А мне некогда было пугаться, — засмеялся он и почесал затылок. — Меня сумка по голове долбанула.

Я засмеялась и поцеловала его в губы, только что крепко сжатые, и он мне ответил Мы целовали и любили друг друга до исступления в маленькой вспышке света посреди непроглядной, враждебной темени. На маленькой стоянке двух первобытных людей.

— У твоих губ вкус этой земли, — сказал он.

— И у твоих. Она нас опылила. Как пчела.

Мы чудом остались целы и невредимы, а дудочка разбилась. Степь не жалует дилетантов.

* * *

Путь мы держали к «Крепости льва». Точнее, к местам, что поблизости. Чтобы не нарваться на местный шерифат. Несанкционированные поиски и санкционированное возмездие ходят парой. Даже если вокруг в радиусе ста километров нет ни одного человека, он может появиться откуда ни возьмись.

— Я хочу тебе кое-что показать, — сказал Ваня. — Заброшенную подземную мечеть. Странное место.

Он шел впереди меня по цементной земле с крепкой, жизнестойкой, как самшит, травой. Она пружинила под ногами так же, как раскаленный воздух. Мы шли к скале, на пологой вершине которой стояло уже почти разрушенное здание из сырцового кирпича. Как декоративная башенка. Не знаю, почему оно пострадало. От древних войн, или от ветра и солнца, или от равнодушия человека. Или от всего, вместе взятого. От времени. В посеревшем от солнца пузырчатом ракушечнике скалы были вырублены ниши, как ярусы театра. От бельэтажа, балкона до здания из сырцового кирпича без окон с арочными входами на каждой стене. Скала приглашала в себя черным холодным входом. Не таким, как знойная пустыня вокруг. Ни на волос. Она манила в себя черным прямоугольником подсознания. Настойчиво звала к мистическому участию, к потусторонней мистерии. Мне стало не по себе.