Я посмотрела на часы и пошла к Нине Федоровне. Мариша доделывала у нее уроки. Я могла забрать ее раньше, но не стала. Она такая смешная, когда готовит уроки. Язык высунут, лицо серьезное. Научное, шучу я, хотя Мариша сердится. Всегда сердится. Сейчас мне шутить не хотелось, а у нее надутое лицо. Я отвела ее домой и вспомнила о деньгах. Пришла пора их отдавать Нине Федоровне. Я вернулась к ней с твердыми намерениями выяснить правду. Так или иначе.

— Нина Федоровна, родители моего мужа были счастливы? — спросила я без обиняков, протягивая деньги. Почти с порога.

— Конечно, — не сомневаясь, сказала она. — Это была счастливая семья. Очень. Мать Ванечки долго не могла прийти в себя после смерти мужа.

— А что случилось после? После того как умер его отец. Мать его разлюбила?

— С какой стати? — сухо ответила Нина Федоровна. — Что вам в голову пришло?

— А он любил мать?

— Как не любить сыну мать? Любил. — Она неожиданно улыбнулась. — Когда она умерла, Ванечка положил ей в гроб свой талисман. Камешек. Совсем маленьким он привез его с моря и никогда с ним не расставался.

Вот кто разбрасывал камни. Вот кому он вернул долг. Что за черные пятна, которых никогда не отмыть?

— Я не нашла ни одной фотографии его матери. Ни одной ее вещи. За что?

— Вам лучше спросить мужа. Я в чужие дела не мешаюсь.

— Разве? — удивилась я. — Откуда же мой муж в точности знает о наших с вами беседах? С чего вы мне дочь любить советовали? О доверии говорили?

Нина Федоровна будто смутилась. Ей было не по себе. Я увидела ее лицо совсем близко. Маленькое, сморщенное личико, прикрытое огромными роговыми очками. У нее была старческая пресбиопия. За увеличительными стеклами очков выпученные глаза богомола. Они заморгали папиросными, синеватыми веками. Обиженно. Оскорбленно.

— Я не хотела сказать, что вы не любите дочь. Я имела в виду другое…

— Что другое?

— Я хотела сказать, — Нина Федоровна помедлила, она уже справилась с собой, — если у родителей согласия нет, то ребенок счастлив не будет. Какое его ждет будущее?

— Ах, вот как вы осведомлены о нашей семейной жизни! Мои родители знают меньше вас! — Я снова начала заводиться, как привычная скандалистка. Я такой стала и ничего не могла с собой поделать.

— Ванечка… Иван со мной делится. Он мне как родной. Я вам говорила…

Свинья! Какая свинья! Сделать нашу жизнь… Мою жизнь! Достоянием чужих, посторонних людей! Их сплетен, домыслов, докуки! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Мерзость! Какая мерзость!

Не знаю, что прочла Нина Федоровна на моем лице, но она вдруг сказала:

— Он очень чувствует одиночество. Обостренно. Не как все. Не судите его. Его отец рано умер. Ваня очень его любил. Потерять отца так рано и остаться вдвоем с матерью мальчику-подростку…

Она запнулась и замолчала.

— Что в этом такого? Так бывает!

— Бывает, — судорожно вздохнула Нина Федоровна. — Вы сейчас расстроены. Давайте обсудим это потом. Простите. Я не могу больше говорить. Мне нужно отдохнуть.

— Что сделала его мать?!

— Ничего. Прошу вас, уйдите.

— Будьте любезны сделать над собой усилие, — сквозь зубы сказала я, — не обсуждать мою семейную жизнь. Ни с моим мужем! Ни с кем!

Нина Федоровна слабо махнула рукой. Я ушла, хлопнув дверью. Нина Федоровна слово сдержала в тот же день. Она отказалась нянчиться с Маришкой.